Валерий Демин.

Тайны русского народа: В поисках истоков Руси

     Судя  по  всему,  еще  до  начала  миграции протоэллинских

племен на Юг у  части  их  произошла  переориентация  на  новые

идеалы  и ценности. Особенно наглядно это проявилось на примере

самой знаменитой из трех  горгон  --  Медусы  (Медузы).  Как  и

многие  другие хорошо знакомые имена мифологических персонажей,

Медуса    --    это    прозвище,    означающее     "владычица",

"повелительница".   Дочь  Морского  царя  Форкия,  возлюбленная

владыки морской стихии Посейдона  --  прекрасноликая  Лебединая

дева  Медуса  властвовала  над народами северных земель и морей

(как выразился Гесиод, "близ конечных  пределов  ночи").  Но  в

условиях  господствующих  матриархальных  отношений  Власть  не

ужилась с Мудростью:  соперницей  Медусы  стала  Афина.  Скупые

осколки  древних  преданий  позволяют  восстановить  лишь общую

канву  разыгравшейся  трагедии43.  Не   поделили   власти   над

Гипербореей две девы-воительницы. Борьба была жестокой -- не на

жизнь,  а  на смерть. Первым актом изничтожения соперницы стало

превращение   прекрасной    Лебединой    царевны    Медусы    в

отвратительное чудовище с кабаньими клыками, волосами из змей и

взглядом,   обращающим   все   живое   в   камень.  Данный  акт

символизирует, скорее всего, раскол протоэллинского этнического

и идеологического единства и  отпочкование  той  части  будущих

основателей   великой   древнегреческой  цивилизации,  которые,

возможно,  под  воздействием   природной   катастрофы   и   под

предводительством  или  покровительством девы Афины двинулись с

Севера на Юг и в пределах  жизни  отнюдь  не  одного  поколения

добрались  до  Балкан,  где,  воздвигнув  храм  в  честь Афины,

основали город, и поныне носящий ее имя.

     Но женская мстительность не знает границ. Афине было  мало

морально  уничтожить  Медусу  --  ей потребовалась еще и голова

соперницы. Вот почему, некоторое время спустя,  она  отправляет

назад,  в  Гиперборею,  своего  сводного  брата  Персея  и,  по

свидетельству многих, сама  сопровождает  его.  Обманным  путем

Персей  и  Афина  вместе  расправились с несчастной Медусой: по

наущению Паллады сын Зевса и Данаи отрубил  горгоне  голову,  а

Афина содрала с соперницы кожу и натянула на свой щит, в центре

которого  поместила изображение головы несчастной Морской девы.

С тех пор щит Афины носит название "горгонион" (рис.22).

Лик Медусы украшал также эгиду (доспех  или  же  плащ-накидку),

которую носили Зевс, Аполлон и все та же Афина (рис. 23).

     Безудержная  жестокость Олимпийских Богов была на редкость

изощренной, хотя, должно быть,  отражала  самые  обычные  нормы

поведения  той  далекой  эпохи.  После канонизации Олимпийцев в

памяти последующих  поколений  элементы  кровожадности  как  бы

стерлись.  Сладкозвучным  и опоэтизированным считается прозвище

Афины -- Паллада. И мало кто вспоминает, что получено оно  было

на  поле битвы, где беспощадная Дева-воительница живьем содрала

кожу с гиганта Палласа (Палланта),  за  что  и  была  присвоена

Афине кажущаяся столь поэтичной эпиклеса (прозвище) -- Паллада.

К   живодерным   упражнениям   прибегали  и  другие  Олимпийцы.

Общеизвестно  наказание,  которому  подверг  Аполлон   фригийца

Марсия, вздумавшего состязаться с Солнцебогом в игре на флейте:

с  соперника также была живьем содрана кожа. Символ поверженной

Медусы и  в  последующие  века  продолжал  играть  для  эллинов

магическую  роль.  Ее  изображения  очень  часто  помещались на

фронтонах и резных каменных плитах в храмах (рис. 24).

     С точки зрения археологии смысла  интерес  представляет  и

корневая  основа  имени  Медуса.  Слово "мед" в смысле сладкого

яства, вырабатываемого пчелами из нектара, одинаково звучит  во

многих  индоевропейских  языках. Более того, близкие в звуковом

отношении   слова,   означающие   "мед",    обнаруживаются    в

финно-угорских,   китайском   и   японском   языках.  Возможно,

допустимо говорить о тотемическом значении "меда"  или  "пчелы"

для  какой-либо  доиндоевропейской  этнической  общности.  (Что

касается названий  "металл",  "медь",  всего  спектра  понятий,

связанных   со   словами   "медицина",  "медиум",  "медитация",

"метеорология", "метод" и т.п.,  имен  Медея  и  Мидас,  народа

мидян и страны Мидии, а также Митании, то все они взаимосвязаны

с  общей  древней  корневой  основой  "мед".)  Таким образом, в

словосочетании Горгона Медуса проступают четыре русских  корня:

"гор",  "гон",  "мед",  "ус"  ("уз").  Два  из  них  наводят на

воспоминания о Хозяйке Медной горы, а горная  сущность  горгоны

приводит  к  возможному  прочтению (или интерпретации): Горыня,

Горынишна, хотя индоевропейская семантика корневой основы "гор"

("гар") многозначна, да и  в  русском  языке  образуется  целый

букет  смыслов: "гореть", "горе", "горький", "гордый", "горло",

"город", "горб" и т.д.

     Память  о  Горгоне  Медусе  у  народов,  во  все   времена

населявших территорию России, не прерывалась никогда. Змееногая

Богиня-Дева,   которая  вместе  с  Гераклом  считалась  греками

прародительницей  скифского   племени,   не   что   иное,   как

трансформированный  образ Медусы. Лучшее доказательство тому не

вольное переложение мифов в Геродотовой "Истории", а  подлинные

изображения,   найденные  при  раскопках  курганов  (рис.  25).

Похожие лики змееногих дев в виде традиционных русских  Сиринов

встречались   до   недавнего   времени  также  на  фронтонах  и

наличниках северных крестьянских  изб.  Одно  из  таких  резных

изображений украшает отдел народного искусства Государственного

Русского музея (Санкт-Петербург).

     В   русской  культуре  сохранилось  и  другое  изображение

Медусы: в лубковой  живопи-си  XVIII  века  она  предстает  как

Мелуза  (Мелузина)  -- дословно "мелкая" (см. Словарь В. Даля):

вокализация слова с заменой  согласных  звуков  произведена  по

типу  народного  переосмысления иноязычного слова "микроскоп" и

превращения его в русских  говорах  в  "мелкоскоп".  Однозначно

связанная   в   народном   миросозерцании   с   морем,  русская

Медуса-Мелуза обратилась в сказочную рыбу, не потеряв,  однако,

ни  человеческих, ни чудовищных черт: на лубочных картинках она

изображалась в виде царственной девы с  короной  на  голове,  а

вместо  змеевидных  волос у нее ноги и хвост, обращенные в змей

(рис. 26). Ничего рыбьего в самом образе русской  Мелузы-Медусы

практически  нет  --  рыбы ее просто окружают, свидетельствуя о

морской  среде.  Похоже,  что  русская  изобразительная  версия

гораздо ближе к тому исходному доэллинскому архетипу прекрасной

Морской  царевны,  которая в процессе Олимпийского религиозного

переворота  была  превращена  в  чудо-юдо.  Память  о   древней

эллинско-славянской   Медусе   сохранилась  и  в  средневековых

легендах о Деве Горгонии. Согласно  славянским  преданиям,  она

знала   язык  всех  животных.  В  дальнейшем  в  апокрифических

рукописях женский образ Горгоны превратился в "зверя Горгония":

его функции во многом остались прежними: он охраняет вход в рай

(то есть, другими словами, является стражем прохода к  Островам

Блаженных).

     В  несколько  другом обличии и с иными функциями предстает

Медуса   в   знаменитых   древнерусских   амулетах-"змеевиках".

Магический  характер головы Медусы, изображенной в расходящихся

от нее во все стороны змеях, не вызывает никакого сомнения, его

защитительно-оберегательное предназначение такое же, как  и  на

щите  Афины-Паллады или эгиде Зевса. (Сохранившаяся по сей день

культурологическая  идиома  "под  эгидой"  по  существу  своего

изначального  смысла  означает  "под  защитой Горгоны Медусы".)

Знаменательно и то, что тайный эзотерический смысл  доэллинских

и гиперборейских верований дожил на русских амулетах чуть не до

наших  дней:  точная датировка даже позднейших находок является

крайне затруднительной. В христианскую эпоху неискоренимая вера

в магическую силу и действенность лика Медусы  компенсировалась

тем,  что  на  обратной  стороне  медальона  с  ее изображением

помещались   рельефы   христианских   святых   --   Богоматери,

Михаила-Архангела, Козьмы и Демьяна и др. (рис.27).

     До   сих  пор  не  дано  сколь-нибудь  удовлетворительного

объяснения  происхождению  и  назначению  русских  "змеевиков".

Современному  читателю  о них практически ничего не известно: в

последние  полвека  --  за  малым  исключением  --  публикуется

репродукция   одного   и  того  же  медальона,  правда,  самого

известного -- принадлежавшего когда-то Великому князю Владимиру

Мономаху, потерянного им на охоте и найденного случайно лишь  в

прошлом  веке  (рис.  27-а).  На  самом деле "змеевиков" (в том

числе  и  византийского  происхождения)  известно,  описано   и

опубликовано  множество44.  И  с  каждого из них на нас смотрит

магический   взгляд   Девы-охранительницы    Горгоны    Медусы,

представляющей собой табуированный тотем.

     Образ  Лебединой  девы  Горгоны Медусы раскрывает наиболее

типичные  черты  тотемной  символики  --  наследия  почти   что

недосягаемых глубин человеческой предыстории, сохранившегося по

сей день в соответствии с неписаными законами передачи традиций

и  верований  от  поколения  к  поколению.  Безвозвратно ушли в

прошлое гиперборейские времена -- живы, однако,  рожденные  ими

символы.  Среди  них  --  лебедь -- одна из наиболее почитаемых

русским народом птиц.  Вместе  с  соколом  он  стал  почти  что

олицетворением   Руси.   И   не   только   олицетворением.   По

свидетельству  византийского   историка   Х   века   императора

Константина  Багрянородного,  сама территория, где жили древние

руссы,  именовалась  Лебедией.  Впоследствии  это  дало   право

Велимиру  Хлебникову  назвать новую Россию "Лебедией будущего".

Точно так же и славяно-скифы, описанные Геродотом,  именовались

"сколотами",  то  есть  "с[о]колотами"  --  от  русского  слова

"сокол". В передаче арабских географов, описавших наших предков

задолго  до  введения  христианства,  их  самоназвание  звучало

практически  по-геродотовски:  "сакалиба"  ("соколы"). Отсюда и

знаменитые "саки" -- одно из названий славяно-скифов  --

"скитальцев"-кочевников.

     Почему же именно лебедь и почему сокол -- две столь разные

птицы,  друг с другом пребывающие в беспрестанной борьбе? Сокол

нападает, преследует; лебедь спасается, защищается.  Но  всегда

ли  так?  Ничуть!  У Пушкина в "Сказке о царе Салтане", целиком

построенной  на   образах   и   сюжетах   русского   фольклора,

Лебедь-птица   добивает  и  топит  злодея-коршуна.  В  народной

символике коршун -- ипостась сокола, а все хищные  птицы  едины

суть.  В  "Задонщине" -- Слове Софония-рязанца соколы, кречеты,

ястребы совокупно  олицетворяют  ратников  Дмитрия  Донского  и

перечисляются  через  запятую:  "Ужо  бо  те  соколе и кречеты,

белозерскыя ястребы борзо  за  Дон  перелетели  и  ударилися  о

многие  стада  гусиные  и  лебединые" (а чуть раньше были еще и

орлы). Потом это повторит Александр Блок: "Над вражьим  станом,

как бывало, // И плеск и трубы лебедей". Лебедь также во многом

собирательный  символ.  В  русском  фольклоре  вообще считается

нормой нерасчлененный образ "гуси-лебеди".  В  "Задонщине"  они

оказались  наложенными  на  Мамаеву орду (рис. 28). Исторически

это   вполне   объяснимо:   сходная   птицезвериная   символика

распространена у разных народов.

     Откуда  же  она  взялась?  Как  и  другие "вечные образы",

русский лебедь и  русский  сокол  --  наследие  тех  древнейших

верований   и  обычаев  человеческой  предыстории,  когда  само

человечество, его праязык и пракультура  были  нерасчленены,  а

вместо современной палитры народов царил мир тотемов, тотемного

мышления  и  тотемных привязанностей. В те далекие времена люди

не отделяли себя от природы, видели в животных и растениях себе

подобных -- защитников и союзников.

     Тотем -- слово экзотического происхождения, взято из языка

североамериканских индейцев, в научный оборот введено в прошлом

веке. А родилось оно в той самой поэтической стране  оджибуэев,

с   упоминания  которой  (среди  прочих)  начинается  "Песнь  о

Гайавате" Генри Лонгфелло. Переводится "тотем" как "его род"  и

означает  родовую  принадлежность, но не по семейным узам, а по

объединению себя и своего рода-племени с  каким-либо  животным,

растением,  стихией  (например,  водой,  ветром,  молнией)  или

предметом (например, камнем). Несмотря на кажущуюся нерусскость

понятия "тотем", оно созвучно самым  что  ни  на  есть  русским

словам   "отец",   "отчество",  "отчим"  и  т.п.  В  собственно

индейской вокализации слово  "ототем"  ("тотем")  произносилось

как   "оте-отем",   где  "оте"  означает  "род",  а  "отем"  --

местоимение "его" (по совокупности  получается  "его  род"),  а

индейский   корень   "оте"   полностью   совпадает   с  русским

наименованием отцовской принадлежности.  Аналогичные  параллели

нетрудно    отыскать    и    в    других    индоевропейских   и

неиндоевропейских  (например,  тюркских)  языках,  ввиду  былой

общности языков, верований, обычаев и, соответственно, тотемов.

     Для  чего  нужны  тотемы  и  почему они появились? Каждому

человеку необходимо отличать себя от  других.  На  персональном

или  семейном  уровне  никаких  проблем  не  возникает.  Но как

подчеркнуть свою уникальность и неповторимость на уровне  рода,

племени,   этноса?   Вот   здесь-то   и  выработалась  традиция

различаться по тотемам, связав себя неразрывными узами с  миром

живой  и  неживой  природы.  В  прошлом  и по существу тотемизм

предполагал  полную   идентификацию   с   конкретным   животным

(растением, предметом), включение их в систему "человек-тотем",

где   они   полностью   растворялись   друг  в  друге.  В  этой

взаимосвязанной системе  тотему  отводилась  роль  оберега:  он

охранял,  защищал  человека,  помогал  ему  в трудных ситуациях

(отсюда все сказочные животные -- помощники). В  свою  очередь,

все  тотемические  животные  и  растения  табуированы:  то, что

считалось тотемом, нельзя было убивать, обижать, употреблять  в

пищу.   Тотему   поклонялись,   ему   приносились   жертвы,  он

прославлялся и изображался всеми доступными способами.

     Тотемы бывают родоплеменными, половозрастными, семейными и

индивидуальными.  Наиболее   устойчивыми,   сохраняющими   свои

регулятивные   функции   на  протяжении  веков  и  тысячелетий,

оказываются клановые и племенные  тотемы,  их  охранительная  и

объединительная семантика передается от поколения к поколению и

на    определенных   стадиях   общественного   развития   может

закрепляться в форме геральдической  символики:  именно  таково

происхождение  многочисленных  львов,  орлов и иных животных на

государственных  и  дворянских  гербах.  До  нынешних   времен,

однако,   --  если  брать  историю  индоевропейской  культурной

традиции -- сохранилась лишь малая часть тотемической символики

прошлого, да и то преимущественно в виде культурных  памятников

или  исторических,  беллетристических  и  фольклорных  текстов.

Только  в  памяти,  материализованной  в  рисунках,   рельефах,

скульптурах или зафиксированных преданиях, сохранились данные о

тотемических верованиях древних народов.

     Множество пережитков тотемизма отмечено в религии Древнего

Египта:  десятки  зверей, птиц, пресмыкающихся, рыб, насекомых,

среди которых быки и коровы, козлы и бараны,  кошки  и  собаки,

обезьяны  и  свиньи, львы и гиппопотамы, соколы и ибисы, змеи и

крокодилы,  скарабеи  и  скорпионы  и  т.д.  и  т.п.  На  Крите

почитался   бык  и  обоюдосторонний  топор-секира.  Фетишизация

топора как боевого оружия и многофункционального  орудия  труда

была   повсеместно   распространена  среди  древнего  населения

Старого и Нового Света, уходя своими корнями в эпоху Каменного,

Бронзового  и   Железного   веков.   Славяно-русская   культура

изобилует   не  только  разнообразными  натуральными  топорами,

возведенными, к примеру, у карпатских славян в особый культ, но

также  разного  рода  имитациями  в  виде   украшений-подвесок,

амулетов-оберегов  (в  том  числе  и  солярными знаками) и даже

детскими игрушками -- все это  было  широко  распространено  на

Руси вплоть до татаро-монгольского нашествия.

     В  Древнем Риме наиболее экзотическим тотемом был дятел, а

наиболее известным -- волк (Капитолийская волчица,  выкормившая

Ромула  и  Рема).  У  галлов название племен давалось по именам

тотемов -- быки, кабаны, вороны. Такой же обычай существовал  и

у  других  нецивилизованных  народов.  Многообразные  рудименты

тотемизма  обнаруживаются  в  традициях  и  верованиях  Древней

Греции.  Общим  для  всех эллинов считалось их происхождение от

рыб. Особые тотемы имели отдельные племена и народы: считалось,

что мирмодоняне произошли от муравьев, фракийцы и аркадцы -- от

медведей, ликийцы -- от собаки, фивяне -- от ласки. Несомненные

отпечатки  тотемизма  носят  и  предания   об   оборотничестве,

распространенные   во  всех  древних  культурах.  Животное  или

растение, в которое  обращается  мифологический  или  сказочный

персонаж,   в   конечном   счете  и  может  представлять  тотем

какого-либо конкретного племени, клана, семьи,  округи,  города

или святилища.

     Греческая  мифология особенно богата превращениями Богов и

героев в животных, растения и некоторые неодушевленные  объекты

(камни,  скалы,  звезды). В мифах и их поэтических переложениях

(Овидий написал на эту тему 15 книг, объединенных в  знаменитые

"Метаморфозы")  зафиксированы  оборотничества: Зевса -- в быка;

Гелиоса -- во льва, вепря, пантеру; Афины -- в оленя, спутников

Одиссея -- в свиней и т.д. Тотемическое происхождение  имеют  и

атрибуты-символы  Олимпийских  Богов:  орел  Зевса, сова Афины,

лебедь,  сокол,  дельфин  Аполлона,   голубь   Афродиты,   конь

Посейдона.  Зафиксировано также почитание Геры в виде коровы, а

Артемиды --  с  лошадиной  головой  (в  Фигалии).  Тотемическая

история  эллинов  нашла  опоэтизированное отображение во многих

мифологических сюжетах. Без учета тотемного прошлого трудно,  к

примеру,  понять,  почему  в Древней Греции был столь популярен

миф о Калидонской  охоте  (в  ней  приняли  участие  многие  из

знаменитых героев Эллады). С точки зрения современного читателя

охота  на  кабана  --  пусть  даже очень большого -- достаточно

заурядное  событие.  Но   если   взглянуть   на   него   сквозь

тотемическую  призму, все предстает в ином обличии: Калидонская

охота символизирует победу над тотемом вепря (кабана) в  период

разложения  протоэтносов. Хорошо известно, что в древней Европе

тотем  вепря  в  наибольшей  степени  был  распространен  среди

кельтов.  Потому-то  и  в мифе об охоте на вепря за позднейшими

наслоениями и дополнениями недвусмысленно просматривается былое

противоборство  между  эллинскими  и  кельтскими  племенами   и

поражение  кельтов  (тотема  вепря) в этой, должно быть, весьма

долгой и нелегкой борьбе.

     Русская и славянская культура знает тотемизм в основном  в

форме  пережитков,  рудиментов,  запретов.  Данный  вопрос  был

глубоко исследован в ряде фундаментальных работ  замечательного

русского  этнографа  и  фольклориста Дмитрия Константиновича

Зеленина (1878 -- 1954):  "Тотемический  культ  деревьев  у

русских  и белорусов" (1933 г.), "Идеологическое перенесение на

диких животных социально-родовой организации людей" (1935  г.),

"Тотемы-деревья  в  сказаниях  и  обрядах  европейских народов"

(1937 г.) и  др.  У  русских  отголоски  тотемизма  сохранились

главным образом в обрядовом фольклоре, связанном с почитанием и

величанием  деревьев,  птиц,  зверей,  в  сказках -- особенно о

животных. Многие традиционные русские образы-символы  зверей  и

птиц   несут   на   себе   следы  тотемов.  Об  этом  явственно

свидетельствуют  положительные  человеческие  черты,   которыми

народ   наделил  сказочных  животных,  а  также  оберегательные

функции, которые они выполняют (первейшее предназначение тотема

-- оказывать   помощь   всем,   кто   находится   с    ним    в

социально-родственных  отношениях).  Среди  наиболее популярных

персонажей русских сказок -- звери (лиса, заяц, волк,  медведь,

козел,  баран,  корова,  бык  и др.), птицы (гусь, утка, петух,

курица, ворон, сокол, лебедь и др.).

     Древнее тотемическое мышление обнаруживается во  множестве

популярных  русских  сказок:  "Теремок",  "Лиса  и заяц", "Кот,

петух и лиса", "Котофей Иванович", "Звери в яме" и т.д. и  т.п.

Содержащиеся   в   них   тотемические  реминисценции  поддаются

восстановлению и истолкованию, хотя и приблизительному, но  все

же  достаточно  близкому  к первоначальному смыслу. Так, сказка

"Зимовье зверей" запечатлела закодированную в образах  животных

информацию  об  объединении  миролюбивых оседлых тотемов-кланов

ради выживания в условиях  наступившей  зимы  (а,  возможно,  и

неожиданного    катаклитического   похолодания)   и   отражения

нападения со стороны  враждебно-грабительского  тотема  волков.

Перечень  зверей  в  разных вариантах сказки колеблется. Так, в

сборнике  Афанасьева  (No64)  зимующим  тотемам  быка,  барана,

свиньи,  гуся  и  петуха  противостоят нападающие на них тотемы

лисы,  волка  и  медведя.  В  бесхитростной  сказке   "Колобок"

закодирована  информация  о соперничестве тотемов зайца, волка,

медведя  и  лисицы-победительницы  за  право  быть   хранителем

традиций    культа   Солнца-Коло,   олицетворяемого   Колобком,

тождественным дневному  светилу  и  по  имени  и  по  обрядовым

функциям   (его   съедают,  как  на  Масленицу  поедают  блины,

символизирующие  Солнце).  Народное  творчество  --   бездонное

хранилище  неизбывной  памяти  о русских тотемах -- не только в

устном (фольклорном), но и в  овеществленном  виде.  Коньки  на

крышах,   петушки   на   маковках,   утицы-солонки,  олешки  на

полотенцах и рубашках -- все это отголоски тотемного  прошлого,

запечатленного в орнаменте, узорах, вышивках, резьбе, росписи.

     В   волшебных   сказках   всех   времен  и  народов  также

аккумулированы остатки древнейшего мировоззрения. Например, уже

упомянутый  и  широко  распространенный  мотив   оборотничества

(превращения   человека   в   животное  и  обратно),  --  кроме

тотемического  оттенка,  содержит  также   отголосок   народных

верований в переселение душ, получивших в дальнейшем развитие в

религиозно-идеологических    и    философских    системах    --

древнеиндийской,       древнеегипетской,       древнегреческой,

древнекельтской и др.

     Помимо  тотемов-животных,  в  памяти поколений сохранились

образы и тотемов-растений. Наиболее типичными для славянских  и

других  индоевропейских  культур  являются  деревья  --  дуб  и

береза. Известна обширная древнекельтская (уэльсская) эпическая

поэма    "Битва    деревьев",     воссоздающая     столкновение

кланов-тотемов, где фигурируют свыше 20 древесных символов:

     ...От поступи мощного дуба дрожали земля и небо,

     Он втаптывал в землю врагов, разя их без счета,

     А рядом с ним царственный тис отражал атаки

     Врагов, что шли на него, как волны на берег моря;

     И груша сражалась там же, обильно кровь проливая;

     Каштан состязался с елью в свершенье подвигов ратных.

     Бел снег, и чернила черны, и зелены деревья,

     Спокойны пучины вод с тех пор, как я крик услышал;

     С тех пор березы растут в стране этой без опаски,

     И тянутся вверх дубы в холмистом Гвархан-Мелдеро.

     У   русских   есть   свой  вариант  воспоминаний  о  войне

растительных тотемов. Но в отличие  от  кельтских  сказаний  он

носит  не  эпический, а сатирический оттенок. Это -- знаменитая

сказка "Война грибов", где грибы воюют не друг с  другом,  а  с

царем   Горохом.   Поговорка:   "При   царе   Горохе"  --  тоже

рудиментарная     память     (или     архетип     коллективного

бессознательного)  об архаичном прошлом и тотеме гороха. Другие

тотемные  символы  перечисляются,  к  примеру,  в   чрезвычайно

распространенной на Русском Севере сатирической былине "Птицы",

где  называются  десятки  пернатых,  многие  из  них калькируют

древние  русские  тотемы.  Былина  эта  записана  во  множестве

вариантов,  но  почему-то  выпала  из  поля  зрения современных

исследователей. В процессе становления  славянорусского  этноса

многие  из  былых  тотемов  стерлись  в  памяти.  Только  образ

сокола-рерика  плавно  перешел  из  родоплеменной  в  княжескую

символику  и  геральдику,  сохранив  свое  смысловое значение в

династии Рюриковичей вплоть до татаро-монгольского нашествия.

     Тотемический   образ    сокола    --    доиндоевропейского

происхождения.   К   тем   незапамятным   временам  восходит  и

представление о Солнце  как  Соколе.  У  русских  следы  такого

древнейшего  отождествления  обнаруживаются,  помимо прочего, в

архаичной  загадке-поговорке,  где   Солнце   именуется   Ясным

Соколом,   а   темная  ночь  --  волком  (еще  одно  доарийское

олицетворение, встречающееся у многих и разных народов  Земли):

"Пришел  волк  [темная  ночь]  --  весь  народ  умолк;  взлетел

ясен-сокол [Солнце] -- весь  народ  пошел!"  Сокологоловым  был

древнеегипетский Солнцебог Хор (Гор) (рис.29), этимологически и

функционально  родственный  русскому  Солнцебогу Хорсу (того же

корня  русские  слова  "хорошо",  "хор",  "хоровод",  "хоромы",

"храм"),  --  что  лишний  раз  доказывает  общее происхождение

древнейших культур  и  верований.  Между  прочим,  традиционный

круговой  обход  вокруг буддийской ступы также именуется

хора.    Соколоподобным     изображался     и     другой

древнеегипетский  Солнцебог  --  Ра  (рис.30).  Солнечный смысл

присутствует и в самом слове "сокол": второй слог  "кол",  быть

может,   восходит   к   имени  древнейшего  Солнцебога  Колы

(Коляды). Но соколоподобным был и древнеславянский Бог огня

и света Рарог (ср.: чешск. raroh; польск.  rarog)

-- "сокол";  из  этой  общеславянской  основы  выводится  и имя

старорусского  князя  --  Рюрик,   который   в   этом   случае,

естественно,  не  мог  быть  никаким варягом и, видимо, никогда

таковым  и  не  был,  а  также  фамилия  русского  художника  и

мыслителя -- Рерих.

     Данная   историко-этимологическая   концепция  восходит  к

замечательному    чешско-словацкому    просветителю,     поэту,

фольклористу,  одному  из  основоположников  панславизма Яну

Коллару (1793 -- 1852).  В  России  горячим  пропагандистом

этих  идей  был  историк-антинорманист,  литератор, театральный

деятель и  под  конец  жизни  --  директор  Эрмитажа  Степан

Александрович   Гедеонов  (1815  --  1878).  В  капитальном

двухтомном  труде  "Варяги  и  Русь"  (СПб,  1876)  он   развил

аргументы   Коллара.   Именно   отсюда   концепция  славянского

происхождения  Рюрика   и   Рюриковичей   была   позаимствована

Владимиром  Чивилихиным  в  его  романе-эссе  "Память", а также

Сергеем  Лесным  в  его  многочисленных  изданных  за   рубежом

работах, посвященных древней истории Руси.

     Впрочем,  имеется  еще  одна, более простая версия русской

родословной Рюрика и русского же происхождения его  имени.  Она

опирается  на северные предания, согласно которым подлинное имя

Рюрика было Юрик  и  явился  он  в  Новгород  из  Приднепровья.

Новгородцы  "залюбили"  его за ум-разум и согласились, чтобы он

стал  "хозяином"  в  Новограде.  (Р)Юрик  наложил  на   каждого

новгородца поначалу небольшую дань, но затем стал постепенно ее

увеличивать,  пока  не  сделал ее невыносимой (что впоследствии

усугублялось с  каждым  новым  правителем).  Первые  летописцы,

упоминавшие   имя   Рюрика,   вряд  ли  опирались  на  какие-то

письменные  источники,  а  скорее  всего,  использовали  устные

известия.  Постепенно  исконно  русское  имя  Юрик, помянутое в

северорусском предании, оваряжилось. (Продолжение  темы  см.  в

Приложении 2.)

     Еще  одним  подтверждением смысловой идентичности сокола с

русским именем  Рарог-Рерик-Рюрик  служит  княжеская  символика

рода  Рюриковичей  (рис.31).  Как  известно,  она  имеет  форму

трезубца   и   в   этом   смысле   стала   основой   украинской

государственной  геральдики.  Между  тем существует версия, что

знаменитый "трезубец"  на  самом  деле  является  стилизованным

изображением   сокола-рерика  (рис.32).  Впервые  эту  гипотезу

выдвинул С.А.Гедеонов,  впоследствии  она  получила  дальнейшее

обоснование45.  Версия выглядит романтичной и привлекательной и

обычно вызывает горячие читательские  симпатии.  Однако  символ

трезубца,   триглава,   треножника   как   выражение  священной

троичности чрезвычайно распространен в мировой культуре. Выходя

за пределы индоевропейской традиции,  его  можно  обнаружить  в

вариантах,  близких  к  символике  киевских князей, и в древних

онежских петроглифах (рис.33), и в этрусско-кельтской символике

(рис.34), и в китайской каллиграфии, и в гигантских (свыше  200

м)  древних рисунках-геоглифах на тихоокеанском побережье Южной

Америки (рис.35),  и  в  шаманских  жезлах  енисейских  остяков

(кетов)  (рис.36).  Так  что  какая  бы  то  ни было славянская

самостийность здесь ни при чем.

     Принадлежность конкретного тотема какому-либо роду-племени

или, что   одно   и    то    же,    принадлежность    какого-то

семейно-кланового  или  половозрастного образования конкретному

тотему  наглядно  демонстрирует  узнавательно-разграничительную

функцию  последнего,  что  помогает  узнавать себе подобных или

отличать  своих  от  чужих.  В  частности,  это  проявляется  в

особенностях  одежды,  головного  убора,  прически,  украшений,

косметики,   татуировок,   которые,   как   показывают   данные

археологии,   в   древности  были  распространены  повсеместно.

Например,  русский  женский  головной  убор   кика   по   форме

напоминает   птицу,  а  его  название  происходит  от  названия

лебединого крика -- кика  (кикать-"кликать,  кричать").  Отсюда

древнегреческое наименование лебедя -- "Кикн" (так звали и сына

Аполлона,  превращенного  после  смерти  в  созвездие  Лебедя).

Интересно, что мужской головной убор алеутов,  когда  они  были

открыты  русскими  мореплавателями,  по форме также представлял

лебединую голову.

     Тотемические образы гуся, лебедя, селезня (утки), пожалуй,

наиболее архаичные  в  древнем  мировоззрении,  они  связаны  с

доиндоевропейскими  мифами о первородном яйце и птице, творящей

мир. В индоевропейской культурной  традиции  эти  представления

получили наибольшее развитие в космологии орфиков, впоследствии

воспринятой  митраизмом  в  образе  Митры-Фанеса, рожденного из

космического  мирового  яйца  (напомним,  что  от  имени  Митры

произошло  русское слово "мир" в смысле "согласия"). Аристофан,

великий древнегреческий  комедиограф,  иронически  относился  к

философии  орфиков,  тем  не  менее  в  комедии  "Птицы" он дал

позитивное   изложение   идей,   уходящих   в   самые   глубины

космического   постижения   действительности:   "птицы  древнее

Олимпийцев блаженных", породил их златокрылый Бог  любви  Эрот,

сочетавшись  с  Хаосом. Сам же Эрот, олицетворяющий космическое

сексуальное начало, -- сын первозданной Ночи и Ветра. Они-то  и

сотворили Яйцо-первородок, и из него спустя годы "появился Эрот

сладострастный"  -- "в сверкании крыл златых, легконогому ветру

подобный". В русском фольклоре смутные воспоминания  о  золотом

космическом  яйце  закодированы в популярной сказке про Курочку

Рябу и снесенное ею волшебное золотое яичко.

     По русскому космогоническому мифу  творцом  Вселенной  был

селезень (гоголь-нырок). Он долго плавал по безбрежному океану,

потом  нырнул, достал со дна песок и сотворил из него весь Мир.

Сказание  это  тесно  примыкает  к  общемировой  мифологической

традиции,    записано   в   нескольких   вариантах,   вошло   в

славяно-русские  апокрифы,  --  но  почему-то   мало   известно

современному  читателю  и практически не публиковалось с начала

века. Стойкость  архаичных  сюжетов,  связанных  с  птицами  (в

особенности  с  гусями,  лебедями  и  утками-селезнями), просто

поражает.  Так,  популярная  русская  сказка  "Гуси-лебеди"   с

выслеживанием    и    преследованием    мальчика    ведьмой   и

кульминационным перегрызанием ею дуба -- самым неожиданным  для

современного  читателя  образом повторяет свою сюжетную линию в

сказках и мифах южноамериканских индейцев, обитающих в джунглях

Амазонки. Разница  лишь  в  том,  что  южноамериканская  ведьма

занимается   сексуальными   домогательствами,   а  дерево,  где

спасается  герой,  пытается  перегрызть  с   помощью   зубастых

гениталий.  По  мнению  исследователей, в южноамериканском мифе

закодированы  некоторые   характерные   особенности,   присущие

матриархальным   отношениям,   и   точно  такой  же  смысл  был

первоначально  заложен  в  русской  сказке46  (что  лишний  раз

подтверждает  общность  культурных,  мифологических  и языковых

корней всех народов мира).

     Отпечаток тех далеких времен,  когда  люди  величались  по

тотемам,  сохранился  в  былине  о сыне Ильи Муромца. Звали его

Сокольником (Сокольничком). Данный образ исследован мало,  хотя

и  открывает  глубинный пласт русского былинного эпоса. Матерью

Сокольника  является  загадочная  Златогорка   (Латыгорка)   --

невенчанная   жена   Святогора.  Великан-богатырь  возил  ее  в

хрустальном ларце (рис.37). Супруга Святогора  соблазнила  Илью

Муромца,  плодом  этой  мимолетной  связи  и  стал Сокольничек,

встреченный и неузнанный отцом спустя много-много лет. Чудесное

рождение   Сокольника   произошло    в    краю    таинственного

Алатырь-камня,  близ  Студеного  моря,  то  есть  на  побережье

Ледовитого океана. Сын Ильи Муромца сам  так  говорит  о  своей

отчине и родословной:

     От моря я от Студеного,

     От камени я от Латыря,

     От той от бабы от Латыгорки...47

     Он  мог  бы еще добавить: "От рода-тотема соколиного", как

говаривал о  себе  один  из  героев  сербского  эпоса:  "Что  ж

стрелять  мне  серого  сокола,  если  сам  сокольего я рода?.."

Поединок отца с сыном (а главное содержание былин о  Сокольнике

-- его  битва  с  Ильей  Муромцем)  --  смутное  воспоминание о

противоборстве распавшихся родов-тотемов и месте их  расселения

-- Сибирской  украине (древнерусское название Крайнего Севера).

В архангельской былине Илья прямо спрашивает неузнанного  сына:

которой   тот   земли,  которой  Сибирской  украины?  Сказанное

косвенно подтверждает и полное былинное имя  матери  Сокольника

-- Баба   Златогорка.  Судя  по  всему,  она  и  есть  прообраз

легендарной  сибирской   Золотой   Бабы,   выгравированной   на

некоторых  средневековых  картах  (рис.37-а) в низовьях Оби. На

карте  Г.Меркатора  Злата   Баба   (так   поименована   она   в

Новгородской  летописи)  изображена  в  контексте с очертаниями

Гипербореи. Возможно, что корень "гор" в именах Златогорки и ее

супруга Святогора идет от Уральских гор. В  конечном  же  счете

Латыгорка  --  русифицированный и сильно изменившийся в течение

тысячелетий образ Латоны-Лето (корневая основа у всех трех имен

общая) -- матери близнецов Аполлона и Артемиды,  всеми  корнями

своими связанных, как уже говорилось, с северной Гипербореей.

     Тотемное  прошлое  живет  и  во множестве русских фамилий,

восходящих  к  древним  обозначениям  тотемной   принадлежности

людей.  Сами  фамилии  сравнительно  недавнего происхождения. У

простого люда они появились после отмены в  России  крепостного

права. Речь, конечно, не идет о христианских именах, имеющих, в

свою  очередь, греческое, римское или библейское происхождение.

Если  открыть   ономастиконы   (сборники,   составленные

филологами на основе анализа разного рода документов прошлого),

то  обнаружится великое множество тотемных имен, принадлежавших

нашим предкам вплоть до Петровской эпохи. Вот лишь некоторые из

них,  взятые  наугад  из  именословов  Н.М.Тупикова   ("Словарь

древнерусских   личных   собственных   имен".   СПб.,  1903)  и

С.Б.Веселовского ("Ономастикон". М., 1974):

     звериные: Баран, Барсук, Бобр,  Бык,  Белка,  Волк,

Выдра,  Горностай,  Жеребец,  Заяц,  Зубр, Кобыла, Коза, Козел,

Конь, Корова, Кот, Кошка, Куница, Лиса,  Медведь,  Мышь,  Овца,

Пес, Свинья, Собака, Соболь, Тур, Хомяк;

     птичьи:  Воробей,  Ворона,  Гоголь,  Голубь,  Грач,

Гусак, Дрозд, Дятел, Жаворонок,

     Журавль, Коростель, Коршун, Кречет, Кулик, Курица, Лебедь,

Лунь, Орел,

     Селезень, Сова;

     рыбьи: Ерш, Карась, Рыба, Севрюга, Щука;

     растительные: Береза,  Гриб,  Груша,  Дуб,  Калина,

Капуста, Крапива, Липка, Мухомор, Осина, Ракита, Репа, Орех;

     прочие:  Блоха, Жаба, Жук, Комар, Мизгирь, Муравей,

Муха, Паук, Пчелка, Рак, Таракан, Шершень.

     Все эти древнерусские имена и прозвища  как  наследие  еще

более    древних   русских,   славянских,   индоевропейских   и

доиндоевропейских   тотемов   стали    неотъемлемой    стороной

современной жизни, войдя в живые русские фамилии.

     Откуда  же взялось такое множество тотемов, каковы причины

их дробления и появления  новых?  Данные  процессы  обусловлены

вполне   понятными,  естественными  причинами.  Человек  вообще

стремится всячески  подчеркнуть  свою  уникальность,  обособить

место  и условия своего существования, обозначив по возможности

разного рода отличительными  особенностями  в  одежде,  жилище,

манере  поведения  и  общения,  а  также  в символике, наглядно

выражающей такие  особенности.  При  смене  поколений,  распаде

этнических    структур,    обособлении   семей   каждое   новое

социально-этническое образование придерживается,  как  правило,

сложившихся  и  усвоенных традиций, но одновременно стремится к

выпячиванию собственных неповторимых  черт.  При  резкой  ломке

условий  жизни, при смене жизненных ориентаций и парадигм отказ

от прежних традиций и переход к новым ценностям  осуществляется

в  демонстративно подчеркнутой форме и сопровождается принятием

новой  символики,  в  том  числе  и  в  области   родоплеменной

принадлежности.  Отсюда  такое  обилие  и разнообразие тотемов,

возникших не в раз, а на протяжении веков и тысячелетий.

     Механизм этого явления, срабатывающий на протяжении  жизни

нескольких   поколений,  хорошо  иллюстрирует  одна  мансийская

легенда, касающаяся лебедя и его тотемических функций.  Лебедь,

повествуют  сказители,  был  когда-то человеком, но затем из-за

царивших прежде постоянных драк и столкновений он стал  просить

Бога  превратить  его  в птицу. Желание было исполнено, и таким

образом появился лебедь. Он же был сначала и царем всех птиц, а

орел служил при нем князем. Впоследствии царская власть перешла

журавлю, так как лебедь не умел вовремя кричать. И так далее --

пока царем не стал орел. Из этой  северной  легенды  совершенно

отчетливо  видно,  как  происходила смена тотемов внутри единой

народности при естественной родоплеменной дифференциации, когда

попеременно доминировали то одни, то другие тотемы.

     Лебедь -- священная птица древних славян и  индоевропейцев

(рис.  24).  В  местах  проживания  наших  далеких  предков (на

Полтавщине) археологи раскопали датируемые VI --  V  веками  до

н.э.   зольники   --  остатки  культовых  огневищ,  окаймленные

вырезанными из земли и раскрашенными в белый  цвет  2-метровыми

фигурами  лебедей  (рис.  39).  Среди археологических находок в

местах  расселения  западных  славян  --  солнечные  колесницы,

запряженные   лебедями  (рис.40),  хорошо  знакомые  по  культу

Аполлона. По русским летописям и историческим легендам,  сестра

трех  братьев  --  основателей  Киева  звалась  Лыбедь.  Лебедь

одинаково популярен во всех  частях  света  и  особенно  --  на

Русском  Севере.  Недаром  Николай  Клюев  в программном

стихотворении "Песни Гамаюна" провидчески провозглашал:  "Север

-- лебедь ледяной".

     Образ  лебедя  в  русской и славянской мифологии связан со

светлым и  радостным  началом.  Образ,  воспетый  Пушкиным,  --

Царевна  Лебедь,  олицетворяет именно такое древнее светоносное

Божество. Пушкин ничего не прибавил и не убавил  к  неувядающим

народным  представлениям  о прекрасной волшебной Деве с горящей

звездой во лбу, чья вселенская предназначенность  выражается  в

следующих космических функциях:

     Днем свет белый затмевает,

     Ночью землю освещает,

     Месяц под косой блестит,

     А во лбу звезда горит.

     Все  сказочные фольклорные сюжеты о превращении человека в

лебедя,  включая  классический  русский  образ  Царевны-лебеди,

восходят  к  гиперборейской  традиции. Одной из ипостасей Зевса

как выходца из Гипербореи, также был Лебедь: в этом обличии  он

овладел  Ледой  --  в  результате  на свет появилась прекрасная

Елена -- виновница Троянской войны.

     Устойчивые  представления  о  Лебединых  девах  (рис.  41)

прослеживаются  до  самых  последних  глубин, зафиксированных в

литературных и фольклорных  источниках.  О  Форкидах,  подобных

лебедям,  обитающих  на  краю  земли,  окутанной  вечной ночью,

рассказывал  еще  Прометей  в  великой   трагедии   Эсхила.   В

славянских  и  германских сказках одинаково распространен образ

Лебединых дев, что  прилетают  к  реке  или  озеру,  сбрасывают

лебединое одеяние, превращаясь в волшебных красавиц, и купаются

в  прохладной  воде: здесь-то и подстерегает их добрый молодец.

Представления, аналогичные  индоевропейским,  сохранились  и  у

других  народов,  населяющих  Север  нашей  Родины:  у  ненцев,

например, также известен образ Богини-Лебеди (рис.42).  Сходные

персонажи  есть  у бурятов, якут и др. При раскопках знаменитых

Пазырыкских курганов на Алтае, относящихся к V --  III  вв.  до

н.э.,  в  погребальной  камере были обнаружены войлочные фигуры

лебедей  (рис.43).  Все  это   свидетельствует   о   том,   что

гиперборейская   лебединая  символика  охватывала  значительные

пространства Евразии и распространялась на многие  разноязычные

народы  на  протяжении  многих  тысячелетий.  На алтайской реке

Лебеди (!) -- притоке Бии -- и  поныне  проживает  тюркоязычный

народ   лебединцы,  ведущий  свою  родословную  от  первопредка

Лебедя, не догадываясь даже о его тотемном происхождении.

     Образ  Лебедя,  Человека-Лебедя  и   лебединой   символики

проходит   через  всю  историю  культуры  народов  Евразии:  от

древнейшего ковша  в  виде  лебедя,  найденного  при  раскопках

первобытной  стоянки  (III -- II тыс. до н.э.) на Среднем Урале

(рис. 44) и петроглифов Онежского озера  (рис.  45)  до  нежных

античных  Богинь  (рис. 46), воинственных германских валькирий,

способных превращаться в лебедей (рис.47) и  лебединого  рыцаря

Лоэнгрина  (рис.48).  Средневековые  рыцарские легенды содержат

немало сведений и смутных воспоминаний  о  древнейшей  истории,

включая  и  гиперборейские  времена.  В тайных сказаниях Ордена

тамплиеров о гибели Атлантиды упоминается  гиперборейская  раса

людей, что пришла с Севера в Эпоху Белого Солнца. Цикл легенд о

священном  Граале  напрямик  указывает  на  волшебную  северную

страну,  где  в  неприступном  замке  хранится  чудодейственный

Грааль, дарующий бессмертие и тайное знание. Оттуда и прибывает

в  челне, запряженном лебедем, Лоэнгрин -- сын хранителя Грааля

Парсифаля. В описаниях самого Грааля много разнобоя. В наиболее

распространенной версии он представляет собой чашу  с  напитком

бессмертия.  Однако в наиболее известном из дошедших источников

-- монументальной   поэме   Вольфрама    фон    Эшенбаха

"Парсифаль"  (XIII  в.)  --  Грааль  изображается в виде камня,

излучающего волшебный  свет:  достаточно  глянуть  на  него,  и

человеческая  жизнь  продлится. Такая трактовка сближает Грааль

со знаменитым Алатырем-камнем русских легенд и  заговоров.  Что

касается  главного назначения Грааля -- даровать бессмертие, то

данное свойство  по  своему  смыслу  близко  действию  живой  и

мертвой воды из русских сказок, способной оживлять умерщвленных

героев.  Кроме  того, функционально Грааль сходен со знаменитым

Кощеевым яйцом: оно не только находилось за тридевять земель  в

недосягаемом  месте,  но  и обладало живительными свойствами. В

одной  из  сказок,  записанных   от   сибирской   сказительницы

Н.О.Винокуровой,  Орел-царевич после победы над Кощеем оживляет

умерщвленного отца с помощью Кощеева яйца.

     Существует  легенда,  что   древне-скандинавские   викинги

сверяли  удачу  своих  разбойных набегов с полетом лебедей. Так

это или не так -- теперь проверить  трудно.  А  вот  покорителю

Сибири  Ермаку  путь  за  Урал  совершенно  точно  по лебединой

наводке открылся. Народный сказ про то, обработанный  Павлом

Петровичем  Бажовым  (1879  --  1950), называется "Ермаковы

Лебеди". Ермак, как известно, -- казацкое  прозвище,  настоящее

же  имя, по его собственным признаниям, было Василий, а фамилия

совсем тотемного происхождения -- Оленин. Так вот, взял однажды

мальчик Васютка (будущий Ермак) три  яйца  из  гнезда  погибшей

лебедихи  и  подложил  их  дома  под  гусыню. Она-то и высидела

лебедят, они потом до самой Ермаковой смерти дарили ему  удачу:

и  на  россыпи драгоценных самоцветов наводили, и путь в Сибирь

указали. "Вовеки бы ему в сибирскую воду проход не найти,  кабы

лебеди  не пособили", -- вот какое мнение навсегда укрепилось в

народе.

     Весь  песенно-сказочный  фольклор  Руси  и  поэзия  России

расцветали под сенью лебединых крыльев. Лебединый образ русский

человек   впитывает   с   молоком  матери,  он  передается  как

драгоценная память предков. Когда поэт пишет "О  Русь,  взмахни

крылами!"  --  у  русского  читателя,  скорее  всего, возникает

ассоциация птицы-лебедя. Россия -- это и есть Царевна Лебедь. В

этом возвышенном символе закодированы  номинированные  элементы

древнейшей     родоплеменной     и    социальной    организации

доиндоевропейских цивилизаций. С самого начала лебедь  выступал

в  качестве священной птицы и соответствующего тотема различных

народов  и  пранародов,  находившихся  долгое  время  в  стадии

нерасщепленной  общности и обособлявшихся по мере расселения по

бескрайним  просторам  Евразии  (процесс  этот  занял  не  одно

тысячелетие).  В  конечном  счете  у  сформировавшихся  народов

получили   окончательную   прописку    совершенно    конкретные

образы-символы, ставшие неотъемлемой частью культуры и вошедшие

в   кровь  и  плоть  народного  духа.  Тотемические  пережитки,

связанные с лебедем, по сей день живут в запретах  убивать  или

употреблять  в  пищу эту величавую птицу. "Не стреляйте в белых

лебедей!" -- это табу стойко держалось в народных традициях  на

протяжении  многих  тысячелетий. По русским поверьям, даже если

только показать детям убитого лебедя, то они непременно умрут!

     Тотемические символы неистребимы: передаваясь от поколения

к поколению, они живут не  только  в  изображениях,  изваяниях,

устном и письменном слове, но и в традиционных обрядах. Никакие

идеологические   доминанты  не  смогли  вытеснить  тотемические

каноны русской свадебной лирики. Ее главные действующие лица --

жених и невеста -- именуются по-тотемному:  утка  да  селезень,

сокол да лебедь.

     Сокол да Сокол Соколович,

     Свет добрый родной молодец...

     Летал Сокол по крутым горам,

     Искал Сокол лебединые стада...

     Что, Гоголь мой, Гоголечек?

     Был ли ты, Гоголь мой, на море?..

     Белые Лебедки! Где вы бывали?..

     Не вылетай, Утица, из-за острова...

     И  т.д.  и  т.п. Эта загадочная на первый взгляд свадебная

символика уходит  своими  корнями  в  те  невообразимо  далекие

времена  русской  предыстории,  когда  не  было  вовсе  никакой

этнической  или  языковой  расчлененности  и   тем   более   --

национальной  обособленности,  и  представители  одних тотемных

родов  женились  или  выходили  замуж  за  иноплеменников  иной

тотемической  принадлежности.  Как сейчас говорят: "вышла замуж

за русского (татарина, якута, осетина и т.д.)",  --  так  тогда

говорили:  "вышла  замуж  за  сокола  (лебедя,  гоголя, ворона,

журавля и т.п.), имея в виду принадлежность жениха или  мужа  к

конкретному тотему.

     Песен  с тотемными отголосками записано великое множество:

они не канули в Лету, а  по  сей  день  выступают  неотъемлемой

исполнительской    стороной    русского    свадебного   обряда.

Естественно, соколами и лебедями, селезнями и утками  обрядовый

фольклор  не  ограничивается.  Известно,  к  примеру, множество

вариантов шуточной песни про свадьбу совы, что вышла  замуж  за

"белого  луня,  за  милого друга". Здесь тотемная сова заменила

традиционную лебедь (утицу), а  тотемный  сокол  превратился  в

свою  более  редкую  для  фольклора ястребиную разновидность --

луня.  Русские  песни  сохранили  множество  свидетельств  и  о

древнейших  дендрототемах.  Знаменитая  "Калинка-Малинка" -- не

что иное, как  закодированный  тотемный  пароль,  фиксировавший

когда-то конкретную тотемную принадлежность. А рефрен типа "Ой,

калина  моя! Ой, малина моя!" сродни припевам "Ой, Дид-Ладо!" с

призывами к славянским языческим Богам Диду  и  Ладу.  Былинный

Калин-царь  --  отголосок  все  тех же тотемных времен и подчас

жестокого противоборства различных тотемов;  лишь  впоследствии

произошло  его  совмещение с воспоминаниями о более знакомых по

злодеяниям врагах, в основном --  о  степняках-кочевниках,  что

веками  терзали Русь. Из того же тотемного прошлого и сказочный

Калинов мост как символ кланово-племенного рубежа.