|
«НАЧАЛО ОТЕЧЕСТВА» ГЛАВА IV. ВЫСОКОЕ СТРЕМЛЕНИЕ
«Реки, напояющие вселенную...»
Великие перемены конца первого тысячелетия — экономический рост Руси, складывание раннефеодальной монархии, объединение многих земель под властью Киева, принятие христианства, нарастающая напряженность борьбы со Степью — сразу находят отклик в сердце русских людей: безвестные сказители облекали рассказы о героических подвигах в самобытную форму былин — благородных и чистых песен о том, что навсегда осталось в памяти народа.
Молодое Русское государство, внутри которого один за другим рассыпались косные барьеры племенного строя, остро нуждалось в самоотверженных героях. В строительстве нового, прогрессивного для своего времени общественного порядка нельзя было опираться на чужеземцев, будь то варяги, степняки или ляхи. Все они смотрели на Русь как на поле, куда можно явиться в любое время и увезти к себе готовый, связанный в снопы урожай.
Строить Русь — на века! — с ними было невозможно. Потому и летописи, и особенно ярко былины повествуют о выдвижении многих героев богатырей из глубин простого народа.
Киев, осажденный печенегами, спасает неизвестный отрок с уздечкой. Непобедимого печенежина повергает в поединке призванный князем Владимиром из далекого края юноша кожемяка. Осажденный степняками Белгород освобождают не знатные «старейшины градские», а безвестный старик, перехитривший врага... Стольный Киев выручает из бед худородный Илья Иванович Муромец. Вольге Святославичу верно служит Микула Селянинович со своей крестьянской дружинушкой...
Микула Селянинович — самый древний из былинных героев, вставших на службу молодому Древнерусскому государству. Его крестьянское происхождение нарочито подчеркнуто отчеством — Селянинович, а занятие у Микулы самое простое и тяжелое, хоть и справляется он с ним играючи:
Как пашет в поле оратай, посвистывает, Сошка у оратая поскрипывает, Омешики по камешкам почиркивают... А пенье-коренье вывертывает, А большие-то каменья в борозду валит...
Только такие вот неистощимые силы русского народа могли создать сотни белокаменных городов и многие тысячи скромных сел и деревень, давать отпор вторжениям, распахивать новые и новые участки дикого леса, совершенствовать ремесло, трудиться и воевать.
Упорный труд — основа всему. Эта истина глубоко осознавалась русским народом. Отсюда шли уважение и любовь не только к самой работе и трудовому человеку, но и к орудиям труда, домашним животным — верным помощникам крестьянина в любом деле.
У оратая кобыла соловая, Гужики у нее да шелковые, Сошка у оратая кленовая, Омешики на сошке булатные, Присошечек у сошки серебряный, А рогачик-то у сошки красна золота!
Так рисует древнейшая русская былина главное трудовое орудие русского крестьянина — соху. Ни серебра, ни золота не пожалел Микула Селянинович, чтобы сделать сошку надежной и совершенной помощницей. Как разительно отличается его взгляд на жизнь и ее главные ценности от устремлений феодалов! То, что для князей и бояр было самоцелью, предметом алчных споров, вызывавших постоянное немирье и нещадное кровопролитие, — красно золото да серебро, — для Микулы Селяниновича оказалось лишь подходящим рабочим материалом, а главная ценность «мужичка да деревенщины» — сама сошка. Без нее нельзя вершить великий крестьянский труд, требующий недюжинных сил, природного таланта, упорства и трудолюбия.
Красива прочная и надежная сошка Микулы! Но еще более красив для былинных сказителей и для многих поколений слушателей человек в работе:
А у оратая кудри качаются, Что нескачен жемчуг рассыпаются. У оратая глаза да ясна сокола, А брови у него да черна соболя!
А какая очевидная богатырская сила жила в русском крестьянстве! Отправившись с упросившим его князем Воль-гой Святославичем на сбор дани, Микула Селянинович вспомнил, что забыл укрыть свою сошку за ракитовым кустом. Уже проникшийся уважением к могучей силе крестьянского сына Вольга Святославич отрядил для исправления Микулиной оплошности пятерых дружинников.
Приезжает дружинушка хоробрая, Пять молодцов да ведь могучих, К той ли ко сошке кленовенькой. Они сошку за обори вокруг вертят, А не могут сошки из земли поднять, Из омешиков земельки повытряхнуть, Бросить сошку за ракитов куст.
Удвоил Вольга силы — десятерых послал. Тот же результат! Тогда, чтобы в грязь лицом не ударить, вся княжеская дружина кинулась выполнять оказавшееся таким сложным задание. И вновь ничего не вышло! Пришлось Микуле поворачивать свою соловую кобылу.
Приехал ко сошке кленовенькой, Он брал-то ведь сошку одной рукой, Сошку из земли он повыдернул, Из омешиков земельку повытряхнул, Бросил сошку за ракитов куст!
Таково было простое крестьянское дело, оказавшееся не под силу могучей дружине!
А к концу X века крайне напряженной и уже тоже непосильной для княжеских дружин стала неутихающая борьба с внешними врагами на южных рубежах. И здесь решающее слово сказали отряды, набранные по городам и весям необъятной страны. Поэтому героев былин русские люди помнят вот уже 1000 лет. Богатыри живут в эпических сказаниях целые столетия! Илья Муромец совершает подвиги при Владимире Святославиче — в X веке, затем крушит половцев во времена правления хана Кончака — в конце XII века, а спустя еще полстолетия борется с «собакой-царем» Батыем!
И такое бессмертие глубоко закономерно, в нем нет ничего фантастического и надуманного, ибо в героях былин живет сам народ, его лучшие черты и самые честные устремления. Рождение богатырского образа Ильи Муромца происходит в конце X века, как раз во время всколыхнувшего Русь самоотверженного строительства цепочки богатырских застав на юге. Для создания пограничных крепостей из далеких северных краев переселялись тысячи людей, многие из них, оставшись здесь навсегда, стали дружинниками Владимира, а иные даже его «великими мужами».
Илья Иванович, в 30 лет исцеленный от болезни волшебными странниками, проделал путь, по которому шли многие. Едва почувствовав в себе богатырскую силу, он устремляется «постоять за Киев». Благословленный на подвиги родителями, взяв в ладанку горсть родной земли, богатырь пускается в дальний путь, навсегда отрывается от родного края. Отныне его удел — тяжелая служба в порубежных областях, непрестанная борьба с «силушкой поганой». То в чистом поле, то под городскими стенами, то в синем море...
При помощи гигантских народных усилий искали и находили славу первые русские князья-— от Олега до Ярослава Мудрого и дальше. Что бы сделали киевские правители, не будь всенародного движения в защиту родной земли? Былины ясно отвечают на этот вопрос, когда, например, рассказывают о том, как изумленный первым подвигом Ильи Муромца — пленением Соловья-разбойника — князь Владимир спешит из терема взглянуть на притороченное к седлу коня страшилище:
Он скорешенько вставал на резвы ножки, Кунью шубоньку накинул на одно плечко, То он шапочку соболью на одно ушко, Он выходит на свой-то на широкий двор Посмотреть на Соловья-разбойника...
Ничего бы не осилил киевский князь, прикрывшийся куньей шубонькой от посвиста Соловья, без взращенных народом богатырей! И былина подчеркивает это, повествуя о резвых ножках разодетого в меха правителя. Где ему сражаться за освобождение городов, заново торить заколодевшие от разбойных набегов прямоезжие дороги! Только простой народ, послав на рубежи лучших сынов, мог решить эти тяжелые задачи.
Былины стали ярким отражением сложных исторических судеб русского народа, его самоотверженных порывов и великой любви к родине. Необычайны и подчас фантастичны силы былинных героев — палицы у богатырей по 100 пудов, скачут они на верных конях выше дерева стоячего, чуть ниже облака ходячего, а первый скок — на 30 верст! Коль махнет богатырь в бою направо, — улица во вражьем войске, налево махнет — переулочек!.. В этих образах запечатлена не сила отдельного человека, а мощь всего народа.
Но и враги, выходившие на богатырей, были чудовищно могучи. Войска вражьего, растянувшегося в степях, серому волку в три дня не обрыскать, черному ворону не облететь. От разбойного посвиста Соловья люди замертво падали! У Идолища поганого голова была что пивной котел, глазища будто чашищи, рот как лохань, а руки будто граблищи! Вот каким врагам приходилось противостоять! В сравнении с ними богатыри выглядели обычными людьми, которых делала сильными и возвышала до подвига неистребимая любовь к родной земле. От этой любви разгорались богатырские сердца, она делала для героев смерть в бою «неписаной», а жизнь — невероятно долгой.
О подвигах народа складывали в неразличимой уже глубине веков былины гениальные творцы, а поколения сказителей передали нам эти песни «о гневе и о нежности, о неутолимых печалях матерей и богатырских мечтах детей, обо всем, что есть жизнь», как писал Максим Горький.
В конце X века рядом с творчеством былинных сказителей появляется письменная литература, составляются основанные на устных преданиях, легендах и былинах летописи — самые первые русские,, книги, не дошедшие до наших дней.
С момента возникновения письменности и до нынешних времен книги особо почитаются в русском народе. В крестьянских семьях они сохранялись столетиями, передавались из поколения в поколение как самая большая, ничем неизмеримая ценность.
Такое отношение к книгам сложилось изначально. Мы находим его уже в самой древней нашей летописи. «Велика ведь бывает польза от учения книжного! Книги наставляют и научают нас... ибо мудрость обретаем и воздержание в словах книжных. Это — реки, напояющие вселенную, это источники мудрости, в книгах ведь неизмеримая глубина. Ими мы в печали утешаемся...
Если поищешь в книгах мудрости прилежно, то найдешь великую пользу для души своей!»
Так выразил летописец чувства, порождаемые книгой, книжным словом, учением.
Летописание особенно расцвело при Ярославе Мудром. При нем в 30—40-е годы XI века был составлен из нескольких летописей большой свод, который получил в науке название Древнейшего. Он не сохранился, но был восстановлен русскими учеными по фрагментам, вошедшим в другие, более поздние летописи. Этот свод вобрал некоторые ранние записи, дружинные и народные сказания, свидетельства о Яросла-вовом правлении. А открывался он легендой о Кие — основателе Киева. Такое начало было естественно и понятно — ведь летопись составлялась при киевском храме святой Софии, украсившем город при Ярославе.
Но вскоре центром летописания стал Печорский монастырь под Киевом, где был создан следующий за Древнейшим свод. Автором его был печорский монах Никон, прозванный за ум, истовость и твердую волю Великим. Никон не был сторонним наблюдателем бурной политической жизни Киевской Руси, а напротив — активно вмешивался в нее. Он настойчиво спорил с киевским митрополитом-греком, присланным из Константинополя, выступая за то, чтоб русская церковь служила интересам Руси, а не далекой Византии.
Такая строптивость дорого обошлась иноку — в 1061 году пришлось укрыться от княжеского гнева Никону в далекой Тмутаракани, русском городе на берегу Керченского пролива. Он и там быстро освоился, деятельно участвовал в городских делах — даже ездил послом от города в Чернигов, просить князя для Тмутаракани. Через 7 лет, в 1068 году, Никон вернулся в родной Киев. 5 лет, пока правил Изяслав Киевский, он провел в монастыре. Но когда Изяслав был незаконно изгнан с престола младшим братом, Никон отказался признать вероломно и неправедно захваченную власть и снова уехал в Тмутаракань.
Полная решительных переломов жизнь, переезды и поездки по делам обогатили Никона знанием многих преданий, неизвестных составителю Древнейшего свода. Он тщательно собирал их, слушал и записывал рассказы очевидцев о разных исторических разностях. Внимательно читал книги, собранные в печорской библиотеке, много «поучал братию от книг». Книги Никон любил страстно и не только овладел искусством их написания, но и стал непревзойденным мастером-делателем книг. «Неустанно сидяща и делающа книги», — вспоминали о нем печорские монахи.
Терпеливое непрекращавшееся собирательство фактов русской истории, чтение и толкование древних книг, хорошее знание тогдашних политических течений помогли Никону создать новый летописный свод, объявший уже не только киевские дела и то, что происходило в киевской округе, но всю Русь.
Начинавшееся дробление Руси вызывало в Никоне ярый и неукротимый протест, поэтому он сделал главной идеей своего повествования идею единства Руси. Она, как точный камертон, звучит в талантливых рассказах этого летописца.
Свод Никона тоже не сохранился. Как и Древнейший, он частично восстановлен учеными по кускам, вошедшим в более поздние летописи.
Прошло время, и в конце XI века после смерти Никона летописанием занялся печорский игумен Иван. Как осколки разбитого сосуда, рассыпалась страна на отдельные земли-княжества, братоубийственные усобицы возгорались в разных ее концах, поощряя степняков к непрестанным вторжениям. Ивана изумляла близорукая политика князей, неспособных ни навести порядок в своей земле, куда все чаще приходили «глад крепок и скудость великая», ни защитить ее от врагов.
Он говорил и писал резкие, волновавшие сердца речи, прямо обвинял киевского князя в алчности и корыстолюбии. Люто разгневался на него за такую хулу Святополк Киевский! По его приказу игумена схватили и заточили в далеком Турове. И если б не заступничество Владимира Мономаха, сгноил бы киевский князь Ивана в сырой полуземлянке. Выручил его Владимир, спас от пожизненного заключения и гибели.
Иван незадолго до смерти закончил свою работу, вставив в летопись рассказ о половецком нашествии 1093 года — о похвальбе Святополка, трагическом разгроме русского войска. осаде Торческа, разграблении киевской округи, гибели множества русских людей.
Суровые испытания шли одно за другим, как тяжелые штормовые волны на южном море. Страстно желал Иван усиления родной земли, искоренения усобиц и объединения во имя защиты отечества. Но дожить до такого времени ему не суждено было. Не сохранился и созданный им летописный свод...
Самая старая из сохранившихся летописей — «Повесть временных лет». Эта летопись была создана в начале XII века и являет собой плод последовательных усилий целой плеяды древнерусских авторов, в том числе и Никона, и Ивана.
Каждый летописец записывал то, чему был свидетелем сам, что слышал от других, о чем читал в более древних книгах. Записывал и распределял по годам, сообразуясь со своими представлениями о тех или иных событиях, их причинах и следствиях.
А спустя 10, 15, 20 лет созданная им летопись попадала в руки другого автора. Он дополнял ее новыми сведениями, делал вставки в более ранние рассказы, изменял оценки событий...
Следующий автор продолжал такую же работу, и подчас этот медленный, но неостановимый процесс продолжался целые столетия. Летописный свод, словно живое древо, разрастался, у него появлялись новые мощные ветви, а какие-то, ставшие неинтересными для нового поколения читателей, засыхали и отмирали. Все пышнее становилась буйная крона исторических фактов и сведений. Своды становились многотомными, изукрашивались сотнями миниатюр, одевались в дорогие кожаные переплеты, вкладывались золотом и серебром, узорочьем и драгоценными камнями — столь дорогим представлялся людям сокровенный смысл заключенного в них знания!
«Повесть временных лет» начинается со слов: «Повесть временных лет черноризца Федосьева монастыря Печерского...». Этот безымянный черноризец — знаменитый Нестор! Он пришел в Печорский монастырь в 1073 году и тогда же — 17-летним юношей! — был пострижен в монахи. Всю жизнь Нестор провел в монастыре, десятки лет посвятив одному великому делу — составлению летописи, которая сегодня является главным кладезем сведений о русской старине.
«Повесть временных лет» начинается с событий мировой истории, со «всемирного потопа» и последующего разделения всех земель между сыновьями спасшегося на своем ковчеге библейского Ноя. После этого в летописи изложены средневековые представления о происхождении разных народов, приведена знаменитая легенда о Вавилонском столпотворении, когда бог, желая наказать людей за дерзость, разделил их на множество языков и строители Вавилонской башни перестали понимать друг друга.
От библейских сюжетов нить повествования скользит уже к восточным славянам, которые первоначально, как считал Нестор, жили по Дунаю. В этом рассказе четко отложились племенные воспоминания об одном из этапов долгой исторической миграции славянских племен, подтверждаемой ныне археологическими исследованиями. Затем идет рассказ о расселении многочисленных славянских племен по Восточно-Европейской равнине, ее географическое описание.
И только потом Нестор вступает в область истории Руси, изложив легенду об основании тремя братьями будущей древнерусской столицы Киева. Нестор писал о нравах отдельных славянских племен. Более всего ему нравились обитавшие в районе Киева поляне. Нахваливая их, он не пожалел слов и красок: «Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют; имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводят ее накануне, а на следующий день приносят за нее — что дают».
Другие племена — радимичи, вятичи, древляне, кривичи,— по мнению Нестора, нравы имели куда как хуже. «А древляне жили звериным обычаем, — осуждающе сообщает он, — жили по-скотски, убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывало, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах. И браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены».
Столь сочувственное отношение к полянам и резкое неприятие древлянских обычаев объясняются тем, что Нестор пользовался, видимо, устными родовыми преданиями племени полян, обитавших в Киевской земле. Возможно, и сам он являлся их потомком.
Вполне естественно, в этих преданиях всячески превозносились сами поляне, а о соседях, с которыми поляне то и дело враждовали, говорилось неодобрительно.
Питала летопись и живая жизнь, горячая, подчас кровавая и жестокая феодальная повседневность. Печорская монастырская братия знала устремления киевских князей, ведала о происках врагов Руси, следила за борьбой правителей. Русские князья тщательно блюли установившийся обычай гостить у монахов. То один, то другой русский правитель раскидывал походный шатер у монастырских стен. Опальные бояре и дружинники, уходя от полной страсти и борьбы светской жизни, постригались в монахи, вливались в братию черноризцев и рассказывали летописцам о своих прежних делах, подвигах и нынешних горьких обидах. Одним из таких людей был близкий Нестору-летописцу человек по имени Янь Вышатич.
Янь, дружинник князя Святослава Черниговского, усмирявший восстание в Суздальской земле, о чем мы уже рассказывали, был сыном Вышаты.
Отцом Вышаты был новгородский посадник Остромир, знаменитый не столько своими делами, сколько созданным по его заказу Остромировым евангелием — изумительным памятником древнерусской книжности. Остромир же был сыном новгородского посадника Константина.
А отцом Константина был посадник Добрыня. Знакомое имя? Кто же не знает сильного, рассудительного, честного До-брыню Никитича, одного из главных героев русских былин! Посадник Добрыня — реальный прототип былинного героя, его дела, сказочно преображенные и расцвеченные сказителями, лежат в основе подвигов богатыря.
Все перечисленные люди — несколько поколений одной семьи — кто однажды, а кто много раз появляются на страницах «Повести временных лет». Рассказы о них встречаются на протяжении полутора веков, причем каждый из этих персонажей совершает выдающиеся поступки, действует решительно, смело, мудро...
По совету Добрыни, например, князь Владимир в 985 году заключил мир с болгарами, скрепив его торжественной клятвой: «Тогда не будет между нами мира, когда камень будет плавать, а хмель тонуть!» Добрыня же добился для Владимира руки Рогнеды, дочери полоцкого князя.
Проходит время, и уже сын Добрыни Константин проявляет решительную дальновидность. В 1018 году Ярослав Мудрый, едва начав княжить в Киеве, был разбит польским королем Болеславом, бежал в Новгород и оттуда уже собирался навсегда податься в далекие заморские края. Посадник Константин, приказав разрубить приготовленные для бегства ладьи, заявил князю: «Хотим еще биться с Болеславом!» Ярослав внял совету и, приняв помощь новгородцев, победил. Так, судя по летописи, он был обязан тем, что сохранил княжение, прадеду Яня Вышатича.
Прошла четверть века, и внук Константина воевода Вышата отличился в неудачном походе 1043 года на Царьград. Страшная буря разметала русский флот и выбросила почти все корабли на берег. Предстояло возвращаться по суше, долгим кружным путем, и никто из княжеского окружения не хотел возглавить этот опасный и бесславный поход. Тогда и вызвался Вышата: «Я пойду с ними. Если останусь жив, то с ними, если погибну, то с дружиною!»
Отряд ждала тяжелая участь. Скоро он был окружен войсками византийского императора, и Вышата попал в плен, где провел почти 3 года. Трудная ему досталась доля, и летописец рисует его главным героем похода, самоотверженным, преданным киевскому князю.
А еще через 20 лет наступает черед активных действий для нового отпрыска этого рода — Яня Вышатича. В конце 60-х годов XI века, когда по всей Руси прокатывается волна восстаний, он усмиряет большое восстание в Белоозере (он собирал там дань для своего князя). В это время Янь был уже зрелым мужем: если верить летописи, он родился в 1016 году, то есть ко времени борьбы с восставшими ему перевалило за 50 лет. На его стороне был военный и политический опыт, авторитет одного из главных советников князя. Позднее, к 70-м годам, Янь стал киевским тысяцким — главой столичного войска. Это была вершина его карьеры. Скоро состарившийся дружинник был оттеснен молодыми и напористыми слугами киевского князя.
Новые времена, наступавшие на Руси, требовали иных способов добывания славы и даней, чем те, к которым привык Янь Вышатич. Недовольный, обиженный на князя, Янь удалился в Печорский монастырь... Великие, совершавшиеся на протяжении полутора веков дела героического дружинного рода! Какая же счастливая случайность позволила рассказам о них уцелеть на страницах летописного свода, который переделывался много раз? Почему деяния нескольких поколений одной семьи представлены в летописи столь подробно, а о других, даже более именитых, мы почти ничего не знаем? Здесь снова встает перед нами вопрос об источниках первой русской летописи, о тех ручьях, из которых сложилась величественная летопись-река — «Повесть временных лет».
Причину своей осведомленности о делах дружинного рода Яня Вышатича Нестор-летописец открыл сам, обронив одну малозначительную на первый взгляд фразу. Под 1106 годом он сообщил о смерти последнего выдающегося представителя славного рода: «В тот же год скончался Янь, старец добрый, прожив 90 лет, в старости маститой. Жил он по закону божию, не хуже был он первых праведников. От него и я много рассказов слышал, которые и записал в летописанье этом, от него услышав. Был он муж благой и кроткий и смиренный, избегал всяких тяжб. Гроб его находится в Печерском монастыре, в притворе, там лежит тело его, положенное 24 июня».
Янь, «старец добрый», доживал свой долгий век в монастыре, где провел лет десять—пятнадцать и много рассказывал монахам о своих подвигах и делах предков. Предания этого рода передавались из поколения в поколение, и в них оставалось только то, что представлялось самым значительным, да и оно приукрашивалось, выдвигалось на первый план. Так в конце концов и вышло, что все русские князья обязаны роду Яня Вышатича важными услугами и советами.
Добрыня был главным советчиком князя Владимира Красное Солнышко. Константин сохранил Ярославу киевский стол. Вышата в самое трудное время взял на себя руководство войском. Янь Вышатич усмирил большое восстание, верно служил Святополку Киевскому...
Рассказы Яня, не раз выслушанные Нестором, были вставлены в летопись и дошли до нас.
Таким был лишь один из путей, какими те или иные сведения попадали в летопись. Что-то летописцы видели сами и вносили в рукопись. Подробности сражений и стихийных бедствий им рассказывали очевидцы и «калики перехожие» — странники, ходившие из города в город.
Сплетение многих источников, сплавленных воедино талантом летописцев, привело к тому, что в «Повести» свободно сочетаются гибкая образная устная речь и сухой язык межгосударственных договоров. Угнетающе строгие церковные тексты вдруг прерываются рассказами, которые дышат первозданной живописностью. Монотонность библейских текстов сменяется взволнованной — то гневной, то радостной — речью летописца. Точные рассуждения соседствуют с естественными для средневековых хроник мистическими толкованиями небесных знамений. Предельно ясные сообщения стоят рядом с загадочными известиями, непроясненными до сих пор.
Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев сравнил эту древнейшую летопись с гигантской разноцветной мозаикой. Ее смысл, взаимосвязь больших и малых частей, прихотливых рисунков-сюжетов, цветов и оттенков разгаданы еще не до конца, хотя и написаны о ней тысячи и тысячи книг, статей, заметок...
Но, как у всякой мозаики, у летописного разноцветья есть цементирующая, все соединяющая основа. Эта основа — патриотическое отношение к Руси, к русской истории и современной созданию летописи действительности.
Нестор, главный творец «Повести», не был, подобно пушкинскому Пимену, отшельником-монахом, сидящим в каменной келье, куда едва пробивается дневной свет и совсем не проникают звуки живой жизни. Не был он и ловким, держащим ухо востро, а нос по ветру, писакой-угодником, готовым в любой момент заново переделать, коль требует правитель, еще не просохший текст, изъять одни сведения, вставить или приукрасить другие. У него был свой взгляд на историю и современность, подчас расходившийся с тем, что отстаивали сильные люди тогдашнего русского мира.
Теперь с высоты прошедшего тысячелетия мы ясно видим, что именно его позиция — твердые возражения против умножавшихся и разорявших народ «вир и продаж», гневные обличения братоубийства и раскола, призывы к единению в борьбе с внешними врагами — отвечала глубинным потребностям развития страны, подчас неразличимым за шумной и пестрой повседневностью.
В этом и кроется причина, обеспечившая бессмертие творению черноризца Нестора.
|