К. ДЕ БРУИН

ПУТЕШЕСТВИЯ В МОСКОВИЮ

ГЛАВА XI

Освящение Измайловского дворца. Подарки, принесенные туда. Убийство одного французского хирурга. Обычаи русских при браке, рождении, погребении, свадьбе, а также и обычаи между иностранцами, проживающими в Москве

12 декабря царь совершенно неожиданно приехал в 10 часов утра обедать к г-ну Лупу, прибывшему накануне из Архангельска. Не знавши, что там царь, я также отправился туда для поздравления этого купца с благополучным возвращением. Его величество, бывший только с двумя русскими придворными, завидев меня, приказал мне войти к нему. Я принял смелость поднести ему несколько стихов, набросанных мною по случаю взятия Нотенбурга, прося его извинить недостатки, потому что я вовсе не поэт, и смотреть на мое приношение как на выражение моей преданности и моей радости об его завоевании. Государь принял их очень благосклонно и приказал мне рассказать г-ну Лупу подробности вшествия царского в Москву, что я исполнил, к удовольствию его величества. Затем выпили по несколько полных стаканов за продолжение новой славы, приобретенной его величеством. В 2 часа царь возвратился домой.

19-го числа я получил приказание царицы (императрицы) доставить в Измайлово три портрета, сделанные мною вторично с молодых княжен во весь рост. Их высочества отправились из Москвы, должно быть, в одно время со мною, потому что они только что вышли из кареты, как и я прибыл туда. Брат императрицы ожидал уже их с несколькими священниками, для того чтобы торжественно ввести их в Измайловский дворец, вновь отстроенный минувшим летом, потому что старый совсем разрушился. Это был день, в который освящали новый дворец, прежде чем двор войдет в него. Доложивши о себе, я получил приказание подождать в первом покое, где я нашел множество придворных девиц. Пол устлан был сеном в этом покое, и в правой стороне его находился большой стол, уставленный большими и малыми хлебами, и на некоторых из сих хлебов лежали пригоршни соли, а на других — серебряные солонки, полные соли. По обычаю русских, родственники и знаемые тех, которые переезжали в новый дом, как бы посвящали его некоторым образом солью, и даже в продолжение нескольких дней сряду. Это приношение соли (и [100] хлеба) было в то же время знаком всякого успеха, желаемого новым жильцам, желания, чтобы они никогда не нуждались ни в каких необходимых для жизни вещах. Даже тогда, когда русские переменяют жилище, то они оставляют на полу в том доме, из которого выезжают, сено и хлеб, как бы в знак благословений, которые они желают тем, которые будут жить в этом доме после них.

Стены покоя, в котором я находился в ожидании, украшены были над дверями и окнами семнадцатью различными изображениями греческого письма, на которых были представлены важнейшие святые русских, которых они обыкновенно помещают в первом покое. Это, впрочем, не мешает, чтобы изображения эти находились и в других внутренних покоях. Брат царицы стоял у входа второго покоя вместе со многими другими господами и несколькими священниками, которые, также стоя, держали в руках книги и пели духовные песнопения. Царица, окруженная несколькими боярынями, находилась в третьем покое во все время богослужения, продолжавшегося добрых полчаса. Когда служба кончилась, меня провели в один обширный покой обождать там, куда вскоре вошла и эта государыня, которой я пожелал всякого благополучия через переводчика, бывшего подле меня. Она взяла меня за руку и сказала: «Я желаю показать тебе несколько покоев», — с такой очаровательною добротой, какой я никогда не замечал в особе ее сана. Затем она приказала одной придворной девице налить мне небольшую золотую чарку водки, которую и подала мне сама, сделав мне затем честь, дозволив поцеловать ее руку, чего удостоили меня и молодые княжны, бывшие также здесь. После этого царица отпустила меня, приказав явиться к ней через три дня; затем я и удалился.

Так как приближался праздник рождества Христова, то я принял смелость поднести в дар царице сделанное мною изображение рождества Иисуса Христа и несколько четок, вывезенных мною из Иерусалима, и я просил ее принять то и другое вместо хлеба и соли. (Я тоже поднес четки и молодым великим княжнам.) Она, казалось, была очень довольна и отблагодарила меня, сделав же, в свою очередь, мне дорогой подарок — перстень, а четки для молодых княжен приказала мне самому отнести к княжнам. Я нашел этих последних за столом в другой комнате, где я и вручил им свой подарок и возвратился потом опять в покой царицы. Одна из княжен пришла туда же вслед за мной и поднесла мне небольшую чарку водки, а потом и большой стакан вина, после чего я удалился, нижайше отблагодарив их. [101]

25-го числа русские отправляли праздник рождества Христова по своему обряду, и царь начал делать обычные посещения своим друзьям, так же как и в прошлом году.

Под исход года время настало дождливое, отчего дороги сделались до того дурны, что купцы и другие путешественники из Архангельска и других мест оставались по пяти и шести дней в дороге долее против обыкновенного. Давно уже не видали зимы, подобной нынешней. Но в начале января, с новым годом, погода вдруг переменилась: сделалось ясно и настали жестокие морозы. В первый день нового, 1703 года деланы были приготовления, необходимые для потешных огней, по случаю взятия Нотенбурга. Потешный огонь сожжен был на берегу Москвы-реки, позади Кремля, в месте, называемом «Царский луг», с которого, по старинному обычаю, в известный день в году приносилось сено (трава) в храмы. Огонь этот отличался от предшествовавшего только иносказательными изображениями.

На следующий день его величество посетил г-на Брантса в сопровождении двухсот особ, которые все вместе с его величеством были угощаемы в зале нижнего жилья при звуках труб и литавр. Между прочими вещами нам показывали там одну шпагу чудовищной величины, длиной в пять с половиной футов и шириной в три с половиной дюйма, с ножнами соответственной же величины, и шпага эта весила с ножнами более тридцати фунтов. Тот господин, которому она принадлежала, обнажил ее по моей просьбе, и оказалось, что она была обоюдоострая. Лезвие ее, впрочем, было довольно легкое и соответственно с тяжестию рукоятки или чашки. Будучи в ножнах и опущенная концом на землю, шпага эта была так тяжела, что довольно сильный человек с трудом поднимал ее одною рукою. Мы в числе трех человек пытали это один после другого, не желая вовсе польстить ее владельцу. Владелец же этот был сын последнего воеводы астраханского, по имени Петровского 51, убитого стрельцами, сбросившими его с высоты башни. Сын же этот был еще ребенком, когда это случилось, и рассвирепевшие стрельцы было и его повесили за ноги и сняли только через двое суток. Такое истязание изувечило его ноги, так что и теперь он почти не владеет ими. Впрочем, немного они все-таки служат ему, при помощи приспособленных к его ногам башмаков и костылей под мышками.

К вечеру явился тот, кто представляет патриарха, в священническом плаще и распевая под звон колокола. Это было знаком для того, чтоб расходиться: его величество [102] тотчас же удалился со всем своим обществом доканчивать посещения, которые он хотел еще сделать. 6-го числа праздновали крещение, точно таким же образом, как и в прошлом году, с тою только разницей, что в этот раз не было уже в ходу такого множества духовенства. Также не несли и такого количества шапок, о каком говорили мы в прошлом году, так что можно полагать, что со временем будет еще больше перемен в отношении подобных торжественных ходов.

20-го числа царь прислал приказ важнейшим русским господам, госпожам и многим другим особам в числе трехсот человек явиться в Измайлово в 9 часов утра. То же самое предписано было и иностранным послам, большей части купцов и супругам их; таким образом, должно было собраться до пятисот человек, из которых каждому предложено было непременно принести царице подарок при ее поздравлении. Подарки эти состояли обыкновенно в разных изящных вещицах и редких изделиях, золотых и серебряных, в великолепных медалях и тому подобных вещах, смотря по желанию каждого. Но прежде поднесения подарков их записывали в книгу, с обозначением имени каждого приносившего дар, а затем вручали их в руки одной из молодых княжен, которая дозволяла после этого целовать приносителю руку свою. Большая часть бояр и боярынь, вручавших вначале свои подарки, разъехались по домам, остальных же пригласили к обеду. После обеда были пляски и веселились до полуночи, после чего уже разошлись.

В ту же ночь в Москве случилось печальное происшествие на свадьбе у капитана Стата. На свадьбе этой два лекаря плясали со своими женами, как вдруг явились туда и два офицера, которые вздумали было отнять у мужей их жен, с тем чтобы самим поплясать с ними. Произошла ссора, кончившаяся тем, что один из офицеров, состоявший на службе его величества, по имени Бодон, обнажил шпагу и проколол ею насквозь одного из лекарей, называвшегося Гарре, родом француза. Не имея ничего для обороны, лекарь упал и тут же умер. В то же время другой лекарь, по имени Гови, ранен был другим офицером, капитаном Саксом. Почувствовав рану, Гови зажал ее пальцем и обратился было в бегство, но капитан погнался за ним и заставил его вбежать опять в свадебную комнату, где он и упал без чувств подле своего товарища. Но здесь один из друзей Гови, уняв кровь, истекавшую у него из раны, привел его в чувство. Названные офицеры до этого еще стали было приставать к госпожам, что один из бывших [103] там лекарей, схватив шпагу, а другой, вооружившись стулом, заставили их удалиться из комнаты. Раздраженные сим офицеры снова ворвались в комнату, сделали вторичное нападение на сказанных лекарей и тут-то, на глазах всего общества, совершили описанное выше убийство. Нетрудно представить себе всю сумятицу и ужас, какой произвело это происшествие. Пользуясь суматохой, офицеры скрылись и были взяты только через два уже дня и заключены под стражу. Полковник их, сам бывший свидетелем убийства, уговорил слугу своего разными льстивыми увещаниями принять преступление на себя и заявить, что это будто бы он нанес смертельный удар, обещая ему за то прощение и свое покровительство. Этот невинный слуга поддался на это и принял на себя всю вину. Однако ж, когда его призвали к допросу, он признался во всем и указал действительного убийцу, но было уже поздно, как увидим это ниже, в своем месте.

В это время царь порешил отправиться в Воронеж в сопровождении нескольких русских вельмож и нескольких немцев, которые и получили приказание изготовиться к этой поездке. 25-го числа я также получил приказание через г-на Кинзиуса, который объявил мне накануне еще, что его величество желает, чтобы я до моего отбытия из его государства взглянул на эту местность, на имевшиеся там корабли и на все, достойное там примечания. Я принял повеление и приготовил все необходимое мне для такого путешествия.

Между тем приблизилось время бракосочетания боярина Ивана Федоровича Головина 52, сына Федора Алексеевича Головина, первого государственного министра, с госпожою (Анною) Борисовною Шереметевой, дочерью Бориса Федоровича Шереметева, фельдмаршала, который отправляем был его величеством во многие посольства, и особенно к венскому двору, где он приобрел большое расположение и получил Мальтийский орден.

Так как бракосочетание это имело некоторые особенности и так как оно происходило между двумя особами, знатнейшими в государстве, то я приведу здесь отдельное его описание. Совершалось оно 28-го числа того же месяца во дворце боярина Федора Алексеевича Головина, с нарочным великолепием для того убранном. Это деревянное здание, хорошо сложенное по правилам искусства, со множеством прекрасных покоев, высоких и низких, лежит невдалеке за Немецкой слободой, на другой стороне реки Яузы. В отличном порядке там расставлено было множество столов в одном верхнем громадном покое, в котором [104] гремела и музыка. В другом смежном покое приготовлен был стол для сестры его величества, царицы и трех юных княжен; для множества придворных девиц и для многих русских господ и госпож — особый стол. Собралось туда и множество любопытных зрителей. Около 11 часов молодой вышел один в приемный покой, что на левой руке, где принимал поздравление от господ, которых угощали, по его приказанию, очищенной. В 12 часов ему доложили, что время идти к месту венчания, куда он и отправился, сопровождаемый звуками труб и литавр, ожидавших его у входа. Местом венчания была небольшая дворцовая часовня, находившаяся в нескольких шагах от дворца. Трудно было бы воспроизвесть все великолепие этого торжества. В нем его величество принял на себя обязанность распорядителя (маршала) и везде присутствовал лично сам. Как только жених прибыл в часовню, послали за невестой в дом покойного г-на Гутмана, в Немецкой слободе, насупротив Голландской церкви. Дом этот уже несколько времени уступлен был, по приказанию его величества, фельдмаршалу, отцу невесты. В него невеста была накануне еще препровождена из Москвы. Все русские и немецкие госпожи, приглашенные на свадьбу, также отправились для сопутствования невесты, которую приняли следующим образом: первым ехал литаврщик верхом на белой лошади, сопровождаемый пятью трубачами, на таких же лошадях — впереди три, позади два. Затем следовали шестнадцать дворецких, избранных из русских и иностранцев, все на прекраснейших конях. Потом ехал его величество в отличной голландской карете, с шестернею лошадей, серых с яблоками. За ним — пять пустых карет, также шестерней каждая; далее — коляска шестерней для невесты и некоторых других боярынь. Между тем княжна, сестра его величества, царица и три молодые княжны отправились в брачный дворец в каретах, но не колесных, а на полозьях, вроде саней, каждая в особой, и в каждой из этих карет или саней запряжено было тоже по шесть лошадей. Кроме того, тут ехало множество придворных девиц. Спустя полчаса появилась невеста с девицами, которые сопровождали ее и которые размещены были в помянутых выше пустых каретах. Когда невеста приблизилась ко дворцу, ее встретили там два боярина, представлявшие ее (посаженых) отцов. В эти должности избраны были один русский боярин и г-н Конигсег, посланник польский; оба они приняли невесту за руку и повели ее в часовню, где она и заняла место подле своего жениха. За невестой следовали княжна, сестра его величества, молодые [105] княжны и другие придворные девицы, и все эти особы остановились у входа в часовню. Несколько русских и немецких девиц разместились по сторонам часовни, потому что самая часовня была так мала, что могла вместить в себе лишь от десяти до двенадцати человек. Из вошедших внутрь часовни были его величество, царевич, жених и невеста, два отца (посаженых) и двое или трое русских господ. Так как мне любопытно было поглядеть на этот обряд, то я поместился позади жениха. Он был одет в великолепное немецкое платье, так же как и его невеста, на которой было белое атласное, шитое золотом платье, а головная прическа вся убрана брильянтами. Назади у нее, под бантом из лент, висела толстая коса, по моде, бывшей долгое время в употреблении в Германии. Кроме того, на маковке головы у нее была маленькая коронка, усеянная тоже брильянтами.

Когда начался обряд, священник стал перед брачащимися и начал читать книгу, которую держал в руке, после чего жених надел кольцо на палец своей невесты. Тогда священник взял два гладких венца, раззолоченные на диво, дал их поцеловать брачащимся и затем возложил их на головы жениху и невесте. Затем он снова начал читать и, соединив правые руки жениха и невесты, провел их таким образом троекратно вокруг по часовне. После этого священник взял чашку с красным вином, которого и дал выпить жениху и невесте. Эти последние, отпивши вина, возвратили чашку священнику, который и передал ее служившим при нем. Его величество, расхаживавший во все это время с маршальским жезлом в руке, видя, что священник снова принялся читать, приказал ему сократить обряд, и минуту спустя священник дал брачное благословление, а его величество приказал тут жениху поцеловать невесту. Невеста обнаружила сначала некоторое сопротивление, но по вторичному приказанию царя она повиновалась и поцеловалась с женихом. После этого отправились прежним порядком в свадебный дом. Во все время обряда венчания царица и придворные девицы стояли у окон, выходивших к часовне.

Немного спустя сели кушать: молодой — меж мужчинами, а молодая — меж женщинами, за общим столом в большом покое. Свадебный пир продолжался три дня сряду, которые проведены были в пляске и в других всевозможных удовольствиях. На третий день угощали дворецких. Свадьба эта особенно отличалась от прочих, случающихся у простых людей, описывать которые считаю бесполезным, потому что они не раз описаны были другими еще прежде меня. [106]

Остановившись достаточно на описании бракосочетаний, перехожу к обрядам при рождении и погребении.

Как только родится у кого дитя, тотчас посылают за священником, чтобы отправил молитву очищения. Но очищение это простирается тоже и на всех присутствующих при молитве, у которых священник спрашивает имена и которых благословляет. К новорожденному не впускают никого прежде священника. По прибытии священника новорожденному дают имя по имени того святого, память которого празднуется за восемь дней до рождения или через восемь дней по рождении дитяти. В то же время ребенка причащают Св<ятым> Таин<ством> по их обыкновению еще прежде крещения его, что в особенности делается у людей значительных. Крестят охотнее новорожденных по истечении пяти или шести недель, когда они здравы и крепки. При рождении мальчика мать берет очистительную молитву через пять недель, для чего она отправляется в церковь, а при рождении девочки — через шесть недель. Тогда же избирают (для крещения) крестных отца и мать, которых и не переменяют уже впоследствии. Эти крестные отцы и матери не могут вступать между собою в брак, и невозможность эта простирается даже до третьей степени духовного родства.

При похоронах или погребении русских, особенно у знатных людей, все друзья покойного обоего пола провожают тело, даже и не приглашаемые к тому. Покойника кладут в гроб, который несут на носилках от четырех до шести человек; гроб покрывается богатым погребальным покровом, а верх, который следует впереди тела, обивается сукном подешевле. Женщины, ближайшие к покойному, поднимают громкие вопли и причитания, по греческому обычаю. <...> Священники также громко поют похоронные песни; но у простолюдинов вообще все это совершается с гораздо меньшею торжественностию.

Обряды иностранцев в России отличаются от описанных выше. Вообще ни при рождении, ни при бракосочетании обряды эти не отличаются от тех, которые соблюдаются у нас; но этого нельзя сказать относительно празднования свадеб, которые справляются там с большею, чем у нас, торжественностью. Желанных гостей приглашают обыкновенно двое дворецких, которые в зимнее время разъезжают для этого в богатых санях на паре лошадей, разукрашенных лентами. Впереди этих дворецких едут обыкновенно двое верховых, а позади их, на запятках саней, стоят двое слуг. Число званых гостей бывает обыкновенно [107] от ста до ста пятидесяти, а иногда и больше, смотря по тому, сколько найдут нужным и сколько налицо русских господ и госпож, которых приглашают. Маршал считается главою всех присутствующих на свадьбе. Он держит в руке большой жезл, увешанный на конце лентами, как знак его власти. При помощи дворецких, которых обыкновенно бывает двое, он начинает и провозглашает здоровье всех. Кроме того, есть еще четыре, шесть или восемь поддворецких, которые обязаны приготовить дом, убрать его обоями и снабдить всем необходимым. Они помогают также дворецкому и в прислуживании гостям. Их можно узнать по прекрасной ширинке на правой руке, такой же, как и у дворецкого, с тою только разницей, что у дворецкого она богаче. Ширинки эти повязывают им свадебные девицы, подружки невесты. Девицы эти вводятся в зал, где празднуется свадьба, с большой торжественностью, под звуки множества инструментов. Кроме того, с той и другой стороны, в честь жениха и невесты, выбирают двух отцов, двух матерей, двух братьев и двух сестер, которых и вводят в зал таким же образом. Затем садятся за стол, где всякому место заранее назначено. Крайчий 53 помещается между двумя подружками, напротив невесты, и подружки и ему также повязывают на руку ширинку. Жениха сажают между отцами и братьями, а невесту — между матерями и сестрами. После стола угощают, в другой уже комнате, маршала, дворецких и крайчего. Затем — пляска, которую открывает маршал с невестою; после этого он просит других госпож плясать с дворецкими. За сим пляшут отцы с матерями, потом братья с сестрами и, наконец, жених с невестою и две-три других пары. По окончании этих плясаний маршал кричит: «Вольно!» — и тут уже пляшут, кто хочет. Такие свадебные празднества продолжаются обыкновенно три дня сряду, и в последний день подружки невесты угощают маршала, дворецких, их помощников и крайчего.

Похороны у них совершаются следующим образом: тело умершего держат несколько дней на дому и накануне торжественного погребения приглашают на оное знатнейших лиц — земляков покойного, затем большую часть купцов и нескольких других друзей, проживающих в городе и в слободе. Приглашение это делается двумя лицами, тоже из нации умершего, назначенными уже для того или избранными со стороны родственников покойника. Приглашатели эти одеты в черные длинные плащи, с крепом на шляпах. К выносу хотя и собираются обыкновенно в 2 часа пополудни, но самое предание тела земле совершается в [108] зимнее время — уже ночью, а в летнее — тоже довольно поздно вечером. В провожатых набирают пятнадцать-шестнадцать плакальщиков и десять-двенадцать носильщиков, все из женатых, одетых в черное и также в длинных плащах, которые имеются и хранятся собственно для этого в церквах. Плакальщики помещаются в лучшем покое, с правой стороны, с самыми близкими родственниками умершего, мужчинами, и все приходящие к выносу раскланиваются с ними при входе. Носильщикам повязывают на шляпу креп, а другой кусок крепа надевается им через плечо, вроде ширинки, иногда же прибавляют к этому им и белые перчатки. На двух столах, приготовленных в двух различных покоях, ставятся всякого рода освежительные напитки, и каждого постоянно угощают вином, лимонадом, сделанным из пива, сахарными печеньями или конфектами и лимонами, если они имеются. До выноса еще тела из дому каждому из носильщиков делается обыкновенно подарок — серебряная ложка с вырезанным на ней именем покойного. Иногда такие же подарки раздают и пастору, учителю школы и плакальщикам. Если умершая — девица, то вместо ложек одаряют те же лица золотыми кольцами, также с вырезанным на них именем покойницы. Носильщики перед выносом приколачивают крышку гроба, и затем, как только тронется погребальное шествие, школьный учитель и ученики его начинают пение, держа в руке книги; у реформаторов, впрочем, пение это бывает только на кладбище. Шествие движется таким образом, как и у нас, и во время оного не прочитываются ничьи имена. Впереди тела идут юные школьники, сопровождаемые своим учителем, пастором и похоронным настоятелем. Затем непосредственно следует тело, сопутствуемое ближайшими родственниками покойника, плакальщиками, купцами и офицерами, которые идут не в порядке по два в ряд, как это делается у нас, но разом по четыре или по пять — одним словом, как им заблагорассудится. Прибыв на кладбище и опустив гроб в могилу, начинают снова погребальное пение. Затем пастор произносит, по обыкновению, речь и благодарит провожатых покойника за честь, которую они оказали; носильщики же, снабженные все лопатами, засыпают гроб землею и тут же наполняют ею почти всю могилу; потом провожатых приглашают опять в дом покойного, но по этому приглашению никто почти большею частию уже не ходит в сказанный дом, кроме носильщиков, которых угощают там разными напитками и табаком. Иногда произносится погребальная речь и в церкви, и на нее приглашают также и [109] женщин. Вдова умершего отправляется туда в сопровождении ближайших приятельниц, и все они при этом одеты бывают в креповые одежды. Женщины нередко выражают свою скорбь по умершему и на улицах. Похороны, случается, заканчиваются тризной. Погребальное шествие летом совершается в каретах и на лошадях по невозможности идти пешком. Гробы делались прежде из дубового дерева, но теперь это воспрещено, так как его величество дает этому лесу другое назначение, и потому делают<ся> они из досок других дерев.

Число проживающих здесь реформаторов считается теперь до двухсот человек. Лютеран же здесь гораздо больше, и эти последние имеют две церкви, тогда как другие, первые, имеют в слободе только одну церковь. Уже несколько лет тому назад проживают здесь также два немецких <и>езуита, которые обучают по-латыни многих детей знатного происхождения.

ГЛАВА XII

Отъезд его царского величества в Воронеж, куда сопровождает его и сочинитель со многими другими спутниками. Замечательности в дороге. Прибытие в Воронеж

Настало время отъезда в Воронеж, и государь приказал, чтобы ему сопутствовали из русских господ: Иван Алексеевич Мусин-Пушкин 54, главный смотритель монастырей в России, бывший перед сим губернатор Астрахани, с достоинством оставивший эту последнюю должность; Алексей Петрович Измайлов 55; князь Григорий Григорьевич Гагарин 56; Иван Андреевич Толстой 57, губернатор Азова; Иван Давыдович, коломенский губернатор; Александр Васильевич Кикин 58, главный дворецкий и камергер его величества; Нарышкин 59, сын дяди царя, и многие другие господа любимцы, которые прибыли в Воронеж уже после нас. Царь удостоил этой чести (сопутствовать ему) и г-на Конигсега, чрезвычайного посланника польского; г-на Кейзерлинга, посланника прусского; г-на Белозора, уполномоченного г-на Огинского, одного из главных генералов и лучших друзей короля польского; также некоторых офицеров своего двора и сына знаменитого генерала Лефорта. [110] Кроме того, он пригласил с собою трех купцов: из англичан г-на Генриха Стилса, человека весьма хорошего и чрезвычайно уважаемого царем; также Фому Гиля и голландца г-на Авраама Кинзиуса — все трое лица весьма преданные его величеству. Его величество пожелал, чтобы я отправился вперед с сими тремя господами, и мы последнего января пустились в путь. Царь последовал за нами в следующую ночь с остальным обществом. Мы приказали сделать подрезы под наши сани для большей легкости и удобства езды, так как земля не везде еще была покрыта снегом. Его величество соизволил снабдить нас подводами, и у нас было шестеро саней для нас и служителей наших, по три лошади на каждые. Мы отправились из Немецкой слободы в 3 часа пополудни и должны были менять лошадей каждые двадцать верст.

От Москвы до Воронежа на каждой версте стоит верстовой столб, на котором по-русски и по-немецки выставлен 1701 год — время постановки этих столбов. Между всеми этими столбами, довольно высокими и окрашенными красною краской, посажено по девятнадцать и по двадцать молодых деревьев по обеим сторонам дороги; иногда деревца эти понасажены по три и по четыре вместе, переплетены ветвями, вроде туров, для защиты их и для того, чтобы они крепче держались в земле и не выходили из оной. Таких верстовых столбов счетом 552: они занимают пространство почти на сто двадцать одну милю, считая по пять верст в миле, и указывают расстояние от Москвы до Воронежа и других окрест лежащих мест. Полагаю, что число молодых деревьев, рассаженных между верстами, никак не меньше, если не больше, 200 тысяч. Сказанные версты и деревья тем более полезны, что без них зимою трудно было бы найти дорогу, покрытую снегом, и притом в России и ночью ездят так же, как и днем.

Проехавши через два часа времени двадцать пять верст, мы прибыли в Жилино, переменили лошадей и отправились далее за двадцать верст в местечко Ульянино... в которое и прибыли в 8 часов вечера. Мы вышли из саней и пошли в довольно порядочный дом, принадлежащий его величеству, в несколько комнат, деревянный. Вход в него идет через довольно красивый Savare, или крыльцо о пяти ступеньках и о пяти шагах. Здесь получили мы пиво и нашли, что в комнатах было хорошо натоплено, потому что поджидали его величество. Царь приказал понастроить таких домов через каждые двадцать верст для удобства проезжающих. Мы пробыли здесь часа [111] с два и пустились потом далее в чрезвычайно сырую погоду с падающим снегом. Лошади везде были уже готовы, и мы видели огни по всем селениям, через которые проезжали, так как крестьяне стояли у своих ворот с пучками зажженной соломы для выражения их радости приезду царя. Огни эти производили ночью приятное впечатление. Отсюда мы сделали тридцать верст до Коломны, в которую приехали перед рассветом и в которой подождали прибытия царя. Он прибыл в 9 часов утра с сопровождавшими его в то самое время, когда я осматривал внутренний и наружный вид города. Я вышел из Пятницких ворот, т. е. пятницы, или пятого дня недели, и прошел до ворот Косых; кроме этих двух ворот, там и нет больше никаких других. Город этот опоясан прочною каменною стеной, в шесть сажен высоты и в две толщины, снабженною многими башнями, круглыми и четырехугольными, отстоящими друг от друга на двести шагов, но пушек на них нет. Город в окружности простирается на полмили, и речка Коломенка, от которой и город получил свое имя, течет подле города. Я должен бы сказать кое-что здесь о реке Москве, но так как позднее мы ехали по ней, то рассказ о ней и откладываю до другого раза, собственно для того, чтоб продолжать здесь описание города Коломны. Стена с одной стороны почти совершенно разрушена, и нужно пройти через гору довольно высокую, чтоб приблизиться к задним воротам, где уже земля идет низменная, по ту сторону реки. У вторых ворот есть предместье, где продаются разные товары. Я видел утром также несколько сот крестьян, проходивших через эти последние ворота и несших разные съестные припасы в город. Положение города почти круглое, и он обнесен сухим рвом со стороны наиболее возвышенной, где стена очень высока. Самое лучшее здание в городе есть церковь Успения божией матери. Она хорошо сооружена из камня и довольно велика. К этому можно прибавить еще палаты архиепископа, все же остальные постройки незначительны.

Удовлетворивши своему любопытству, я отправился в дом губернатора Ивана Давыдовича, где я нашел уже его величество со всем его обществом за столом. Когда я подошел к царю, чтобы приветствовать его, он обернулся ко мне, поцеловал меня и затем, выслушав мое сообщение о том, что я делал, он велел мне сесть также за стол. После хорошего обеда... в 2 часа пополудни отправились мы в дальнейший путь и приехали в загородный господский дом Александра Васильевича Кикина, в пяти верстах от этого города. Здесь нас превосходно угостили. [112]

Самый дом был прекрасное деревянное двухъярусное здание, в котором и внутренние покои были отлично устроены и убраны; вид из него открывался прекрасный на окрестность во время хорошей погоды, какова была в это время. Мы оставались тут до 5 часов, а к 9 часам утра прибыли к Иван-озеру, лежащему близ селения Иван-озера, во ста тридцати верстах от дома г-на Кикина. Река Дон, или Танаис, берет начало свое в этом озере, из которого она вытекает длинным каналом, с весьма чистою и превкусною водой, как нашел ее царь и все остальное его общество, несмотря на то что самое озеро, которое скорее можно назвать прудом, весьма болотисто. Половина воды этого озера течет с одной стороны, а остальная половина — с другой: явление весьма замечательное. Из этого-то места его величество начал в 1702 году проводить канал, чтобы открыть сообщение р. Дона с Балтийским морем. Царь лично исследовал здесь еще прежде всю местность и почву земли, точно так же, как он сделал это в другой раз с нами. Канал этот весьма глубокий, начало свое имеет в р. Доне, и он должен прорезать озеро Ивановское до небольшой речки Шаты, которая впадает в р. Упу, а эта последняя — в р. Оку, которая изливается в Волгу. Таким образом можно будет достигнуть предполагаемой цели, т. е. устроить сообщение между этою рекою и Балтийским морем. Сообщение это будет установлено посредством множества шлюз<ов>, длиной в восемьдесят шагов и шириной в четырнадцать, под управлением и указанием князя Гагарина, которого достоинства и прекрасные качества, равно как и ревность к службе его величества, общеизвестны. Его величество приказал провезти нас в санях к сказанным каналам и показал нам эту доведенную до совершенства работу, которая состоит из семи запертых шлюз<ов>, сделанных из дикого (серого) камня. Здесь же я видел мельницу для добывания илу, устроенную на голландский образец, посредством которой его величество приказал, прорубив лед, вытащить грязь или землю, годную для выделки торфа, что делается здесь так же, как и в наших краях. Множество гумен, или риг, было наполнено торфом, который мы испытывали и нашли очень хорошим.

После того как его величество угостил нас прекрасным обедом, мы отправились в 3 часа в поместье г-на Лефорта, отстоявшее отсюда в тридцати верстах. Так как поместье это лежит не на большой дороге, то трое из наших возчиков свернули вправо, вместо того чтобы [113] следовать за остальным поездом, и мы заехали в один из домов его величества (кабак), отстоявший в пяти верстах от места, из которого мы выехали. Я вошел в этот дом с двумя офицерами-французами, а между тем наступила ночь, и мы остались там до 10 часов, поджидая наших спутников: но так как никто из них не появлялся, то мы пустились опять в дорогу по пустыне, в которой не встречали ничего, кроме разбросанных там и сям рощиц.

3-го февраля <1703 г.> прибыли мы в 9 часов утра в имение князя Александра Даниловича Меншикова, отстоящее от поместья г-на Лефорта во ста десяти верстах. Помещичий дом Меншикова — громадное прекрасное строение, похожее на увеселительный дом, с красивым кабинетом (покоем) наверху, в виде фонаря, покрытого отдельною кровлею, раскрашенною очень красиво всеми возможными цветами. В самом доме множество отличных и удобных комнат, довольно высоко расположенных над землею. Войти в него можно только через ворота крепостцы: и дом, и крепостца окружены одним и тем же земляным валом, или стеною, которая, впрочем, не занимает большого пространства. Есть здесь и довольно верков, или укрепленных мест, достаточно снабженных пушками; все это местечко прикрыто с одной стороны горою, а с другой — болотом или озером. Когда я вошел в покой, где находился царь, его величество спросил меня, где я был. Я отвечал: «Там, где было угодно небу и моим возчикам, потому что я не знал ни языка, ни дороги». Ответ мой рассмешил царя, и он передал его русским господам, в обществе которых он находился. В наказание меня он подал мне полный стакан вина и угостил вообще на славу, приказав в то же время палить из пушек при каждой заздравной чаше. После обеда он повел нас на вал и угощал там нас различными водками на каждом верке. Потом он велел заложить сани, чтобы проехать через замерзшее болото и посмотреть оттуда на все, для нашего удовольствия. Его величество взял меня в свои сани, не забыв и водок, следовавших за нами, которых он и не щадил-таки в разных местах. Оттуда мы вернулись в замок, где опять пошли в ход стаканы, которые согревали и горячили нас. Так как у замка этого не было еще имени, то его величество назвал его тут же Ораниенбургом.

Селение князя Александра, лежащее подле замка, называется Слободка. Мы выехали из этого прекрасного местечка в 9 часов вечера. 4 февраля, проехав довольное пространство, пообедали около 10 часов порядочно, а потом [114] подвигались вперед медленно, потому что было очень мало снегу. Государь, впрочем, не останавливался до самого селения Ступина, где построено десять судов, которое мы проехали ночью, и 5-го числа в час утра прибыли в Воронеж, отстоящий от Нового Ораниенбурга 60 на сто девяносто верст. В продолжение ночи все ехавшее общество отстало друг от друга и приезжало в Воронеж отдельными частями. Молодой Лефорт и я были первыми из приехавших, и так как заранее не было сделано никакого распоряжения о размещении нас по жилищам, то мы прямо отправились с Лефортом в дом шаутбенахта (вице-адмирала) Рееса. Тут мы узнали, что он уже три недели не оставлял своей постели по причине падения из коляски. Утром мы навестили его, чтобы засвидетельствовать ему наше сожаление об его несчастии. Он принял нас чрезвычайно вежливо и просил распоряжаться его столом и домом. Царь прибыл в час пополудни при громе пушек с его дворца и кораблей, которые стояли замерзшие во льду. Он вскоре явился навестить контр-адмирала и, изъявив сожаление об его несчастии, после того отправился к Федору Матвеевичу Апраксину 61, который заведовал Адмиралтейством, как сказано было мною уже выше. Нам приказано было идти туда же, и там нас превосходно угостили под громы пятидесяти пушек, паливших от времени до времени, и таким образом закончился этот день.

Между тем велено было приготовить в замке комнаты для немецких господ и угощать их всякого рода мясною пищей, по их желанию. Не было пощады и напиткам, и г-н посланник Конигсег, заведовавший столом, распоряжался ими отлично. Гг. Стиле, Кинзиус и Гиль остановились у одного из своих друзей, а Лефорт и я — у г-на шаутбенахта; но мы с ним ходили также иногда обедать и в замок, то есть во дворец. Его величество с русскими поместился в одном частном доме на набережной. 6-го числа мы ходили смотреть корабли, где обедали и весело пили у Федора Матвеевича, который угостил нас обедом и на следующий день. Это был заключительный пир, так как 8-го числа начинается у русских великий пост. 9-го числа я испрашивал у царя дозволение осмотреть и снять все наиболее замечательное, что он тотчас же и дозволил мне, сказав: «Мы поели, попили и порядочно повеселились; затем мы немного отдохнули, а теперь время уже и за работу приниматься!».